Но Григорию не то, что спорить, - находиться здесь было противно. Он оставил на столике двадцатку и двинулся к выходу.
- Бегом! - напомнил ему Грыць.
- Да пошел ты... - рассеянно бросил ему через плечо Григорий.
Для него и корчма с ядовитой пищей, и ее непонятные завсегдатаи уже были далеко. Через полчаса он будет вспоминать это место, как кошмарный сон.
- Дурак, - внятно сказал кто-то в наступившей тишине. - О тебе же печемся...
- Ага, - уже возле дверей ответил Григорий. - А я-то думаю, почему это у меня чашка с чаем, будто труба суперфосфатного завода дымит?..
Толстая дубовая дверь, великолепно сработанная под старину: вместо ручки - широкая кожаная петля, отгородила его от жующей компании, отрезав от шума и людей. Здесь, снаружи, ждала тишина и вечерняя прохлада конца сентября. Небо, устав от лета, пряталось за сплошной пеленой низких облаков. Но западный горизонт был чист, и в этой узкой полоске радостной голубизны вот-вот должен был показаться диск солнца, чтобы через две минуты окончательно уйти по своим важным делам до завтрашнего утра.
Сзади стукнула дверь. Григорий обернулся: в сумерки выполз Грыць, за ним еще кто-то... Смешливые, развязные, чувствующие себя хозяевами жизни и округи.
- А-а, турист! - насмешливо ухмыльнулся один.
- Даже не пригубил, - поддержал его другой. - Химию нашу...
- Бегом к машине, - хмуро бросил Грыць.
В это мгновение показалось солнце. Света хватило всем. Мгновенно обласкав и умыв теплом безликую местность, превратив унылый осенний пейзаж в цветную открытку с райских островов, солнце, будто прощаясь, послало этот воздушный поцелуй всем и каждому.
Нет. Не всем.
- Шевелись, турист, - голос Грыця был полон яду. - Или без машины остаться хочешь?
- Без машины? - спокойно переспросил Григорий. Он все еще щурился на заходящее солнце. Смотрел, изо всех сил впитывая его тепло, и не мог насмотреться. Будто в последний раз видел. - Нет, конечно. Без машины я остаться не хочу...
И все... погасло. Ушло солнце. И сразу померк, обесцветился мир. Стал серым и плоским, как древняя фотография времен второй отечественной войны.
Вдруг кто-то охнул.
- Смотри, парень, - с чувством сказал Грыць. - Смотри и не говори, что тебя не предупреждали.
Григорий с сожалением отвлекся от далекого горизонта, за которым только что спряталось дневное светило, и мгновенно забыл о нем. Его микроавтобус, покачиваясь, оседал, проваливался в землю. Сперва в грунт ушла резина, потом под землей оказались диски...
- Это еще что такое? - вырвалось у Григория.
Колеса ушли в землю. По периметру тонущего в грунте автобуса на земле возникла складка в полметра высотой. И эти гигантские губы засасывали машину все глубже, вот уже окна нелепо выглядывают из травы. Странно было смотреть на технику под этим ракурсом: с высоты роста теперь просматривалась крыша...
- Эй!!! - закричал Григорий и рванулся вперед.
Его не пустили. Чьи-то руки цепко ухватили за шею, кто-то обхватил корпус, еще двое стиснули с боков, сковывая движения, не давая возможности пошевелиться. Он опустился на колени, и тот, что повис на шее, придавил того, кто держал талию. Хватка на талии едва ослабела, но и этого оказалось достаточно, чтобы Григорий мощным рывком перебросил одного из противников через голову. Потом прямо с колен перекатился на спину: нападающий, что повис на нем, коротко вякнул и отпустил руки. Теперь остальные...
Остальных не было. Все расступились в стороны. Стоят. Смотрят хмуро. Два человека потирают ушибленные места. Григорий развернулся: там, где только что стоял его пассажирский "Рекс", теперь лишь чернел свежевспаханный грунт.
Григорий сделал шаг, потом второй.
Никто не вмешивался. Все стояли молча.
Он подошел к самому пятну, присел и положил руку на черную землю. Земля была теплой и тонко, на самой границе восприятия, вибрировала. Грунт мелко измельчен. Самый крупный комок казался не больше ногтя на мизинце.
Григорий присел и стал ладонями отбрасывать податливую почву в сторону. Никто не стал ему помогать, никто даже не подошел. Так и стояли невзрачной толпой на бетонированной площадке перед дверью корчмы, хмуро глядя то ли на него, то ли на его работу.
- Это что же у вас такое? - закричал Григорий. - Зыбучие пески?
Никто ему не ответил. Только зашевелились, будто просыпаясь, их тени, да кто-то устало сказал:
- Все, мужики. Концерт окончен. Айда в корчму. Эй, землекоп, как надоест в экскаватор играть, в сенях руки вымой и заходи. Говорить будем...
***
"Не хотел же ехать! Ох, как не хотел!
Как чувствовал. И Виленка плакала. Будто знала. Никогда не ревела перед его рейсами, а в этот раз повисла на шее: "папа-папочка!" Отпускать не хотела. И Катерина..."
- Значит так, парень, - дружелюбно обратился к Григорию Грыць. - Звать меня будешь "Капитаном". Разговор у нас долгий, так что имена - не последнее дело...
Они вернулись в корчму. Народ уже расселся по своим местам. Проповедник, монах Пост, куда-то исчез, растворился среди столиков с жующей компанией, а может, и вовсе ушел: не показалась публика достойной его времени...
- А "Грыць", что же? - немного задыхаясь, спросил Григорий. - Разонравился?
Схватка у дверей корчмы обессилила его. Да и рытье грунта голыми руками здоровья не прибавило. Верх живота горел, от боли в боку темнело в глазах...
- "Грыць" - это для местных, - спокойно уточнил Капитан. - К тебе это, стало быть, не относится. Кстати, а как тебя зовут? Документы, хоть какие-то, остались?
- Документов нет, - хладнокровно ответил Григорий. - А зовут меня Григорием.
- Григорий? - переспросил Капитан. - Тезка, значит?
Он поднял руку, подзывая официантку. Та подлетела, будто только и ждала его команды.
- Давай-ка, Настена, все-таки этого парня покормим. Что-то мне подсказывает, что он сейчас от голода в обморок хлопнется. Поджарь-ка нам яблок, налей квасу и, помню, ржаные лепешки я Петровичу на неделе привозил...
- Пять минут, дядя Гриша, - пообещала Настя. - Квас и лепешки сразу принесу, а яблочки чуточку обождете...
- Нет, - выдавил из себя Григорий. Он уже едва сдерживался, чтоб не скорчится от боли. - Не смогу я этого есть.
- А что такое? - заинтересовался Капитан. - Ого! Да что это с тобой?
- Язва у меня. Двенадцатиперстной. Если вовремя не поем - на стенку лезу. Мне еще таблетки нужны. Мои теперь в автобусе, под землей...
- Язва? - с улыбкой здорового человека переспросил Капитан. - То-то я гляжу, ты какой-то зеленый... Да после нашей диеты, парень, ты о своей язве ни разу не вспомнишь, а медицинские припасы скормишь урне для мусора. Так, Настена, вместо кваса клюквенный морс и колечко сарды для нашего гостя. Только без соуса, как по первому разу...
- Конечно, - кивнула Настя. Она посмотрела на Григория, и тот готов был поклясться, что разглядел в ее глазах сочувствие. - Бегу...
- Давай, давай, красавица, - снисходительно кивнул Капитан. И уже к Григорию, - Только "Григорий", как-то длинно будет. Как насчет Грига? Грыць у нас есть, Гришка тоже. А вот Грига еще не было...
- Если я - "Григ", то ты - "Кэп", - прошептал Григорий, боль под диафрагмой становилась непереносимой. - А зачем яблоки жарить? Может, лучше, картошку сварить?
- Кэп так Кэп, - заулыбался Капитан. - А ты, парень, не промах. Чует мое сердце, что разговор у нас получится. А картошку, Григ, кушать мы не можем. Поскольку из почвы нашей она сама выбирается, да так и норовит зубами в ногу кому-нибудь вцепиться. Зубы у нее небольшие, но острые, - он покачал головой. - И с десяток рядов будет. Не дай Бог встретится... Так что жарим старый добрый топинамбур, а по нашему - земляное яблоко...
Подлетела Настя с тяжелым, отблескивающим влажными подтеками кувшином. Две чашки, корзинка с лепешками, маленькое блюдце с оранжевым колечком.
"Похоже на ананас", - подумал Григорий.
- Уже на сковороде, - радостно сообщила Настя, по-видимому, услышав последние слова Капитана. - Пять минут...
И ускакала.
- Ешь, - велел Капитан. - Колечко сарды, лепешка и пару глотков морса. Давай. Как рукой снимет. Это я тебе как медик говорю.