Он прожил чуть больше пятнадцати лет. И еще три дня.
Эти три дня перекорежили все, с чем он существовал предыдущие пять с половиной тысяч дней своей жизни. Три дня назад были цели, желания, чувства. Сейчас не было ничего. Только пустота внутри и зыбь под ногами.
Три дня назад были друзья…
* * *…Ворожцов выскакивает на перрон, оглядывается. Номер вагона он знает, но теперь надо понять, откуда эти вагоны считают: от головы поезда или от хвоста. Сосчитать он не успевает. Слева над толпой взлетает к небу рука, машет приветственно. В этом взмахе есть что-то особенное. Нарочито взрослое и оттого совсем несерьезное. Наивное.
Подтянув сползающую лямку рюкзака, Ворожцов поворачивает налево.
Встречающие, провожающие, уезжающие, приезжающие, торгующие, попрошайничающие — вокзал живет обычной жизнью. Он идет сквозь эту жизнь, потому что видит цель. Впрочем, об этом он даже не задумывается.
Подходит к стоящей возле вагона троице. Мазила опускает наконец длинную руку с широкой ладонью и радостно улыбается:
— Привет.
Ворожцов пожимает ему руку. Затем Тимуру. Сергуне. Блондинчик ухмыляется, но молчит. Видно, не придумал еще, как поддеть. Или не в том настроении.
Тимур смотрит по сторонам, водит по непрестанно движущейся толпе взглядом. Ищет. Ждет. Сергуня делает глоток пива из бутылки, кивает:
— Ворожайкин, пива хочешь?
Пить хочется. Пива — нет. Ворожцов неопределенно поводит плечами.
Сергуня со смаком прикладывается к бутылке.
— Хочешь? Вон палатка, — указывает он в сторону и ржет.
Ну да, когда это Сергуня был не в том настроении, чтобы обойтись без издевок…
Ворожцов отворачивается. Тимур цепляется за что-то взглядом, машет. Коротко, не так, как Мазила, до последнего изображавший ветряную мельницу. Поняв, что его увидели, Тимур опускает руку.
Вдоль синего бока вагона к ним идут Леся и Наташка Казарезова. Девчонки красивые, но по-разному. У Наташки красота глянцевая, подиумная. Такие нравятся всем. Леся другая. Ее красота спокойнее.
Ворожцов хочет поделиться этой неожиданной мыслью, но делиться не с кем. Сергуня засмеет, Тимур назовет занудой, Мазила вообще не поймет.
Девчонки подходят ближе. Тимур улыбается им. Точнее — Лесе.
Ворожцов чувствует, что хмурится. Ему нравится Леся, и с Тимуром ссориться не хочется. Но уступать он тоже не намерен.
Тимур здоровается с девчонками. Сергуня фиглярствует, напрашивается на дружеский поцелуй, но получает лишь уничижительный взгляд со стороны Казарезовой.
— Слюни собери, — надменно говорит Наташка.
— Не очень-то и хотелось, — вворачивает блондинчик. Он совсем не расстроен. — Или ты, Козлорезкина, думаешь, что все только и мечтают припасть к тебе губами? Других полно.
Сергуня показушно пялится через плечо Ворожцова на проходящую мимо девушку. Девушка интересная и старше Казарезовой лет на пять. Девушка оформилась во всех смыслах. Наташка все прекрасно видит и понимает, но не сдается.
— Полно, — кивает она в сторону Ворожцова. — Вот с ним и целуйся.
Мазила смеется. Виновато смотрит на Ворожцова, но продолжает хихикать. Не над ним, над Сергуней.
— Давайте в поезд, скоро отправление, — говорит Ворожцов, чтобы перевести тему.
— Не писюкай, Ворожа, — лыбится Сергуня. — Без нас не уедут.
Мазила послушно разворачивается к караулящей у вагона проводнице. Наташка и Леся устремляются за ним. А следом чуть ли не наперегонки срываются Ворожцов с Тимуром. Последним — Сергуня.
У вагона небольшая заминка. Проверка билетов, документов. Проводница — серьезная и внушительная тетка, шутить с ней не хочется. Даже блондинчик, кажется, робеет.
Первым в вагоне оказывается Мазила. За ним Леся. Мелкий неуклюже подает ей руку, вдергивает девчонку в вагон.
Далее Наташка. Длинные ноги, узкие шортики. Бабочка нашивкой на джинсовой попе.
Сергуня пытается подсадить Наташку, но, едва успев коснуться, отшатывается.
— Ворожцова лапай, — словно сплевывает она и исчезает во мраке вагона.
Тимур с Ворожцовым остаются на платформе вдвоем.
— Зачем ты его взял? — тихо бормочет Ворожцов.
— А что я мог сделать? — пожимает плечами Тимур. — Не нравится — пойди и скажи, что мы без него едем.
И Тимур лезет в тамбур…
…Наверное, тогда Тимур лукавил: он-то хотел взять с собой Сергуню. Если б Ворожцов настоял, блондинчик сейчас был бы жив.
Но Ворожцов не мог подойти и сказать: «нет». А если бы и сказал, то все равно ничего не изменилось бы.
Внутри, в пустоте, зашевелилась боль. Ощущение было новым. Нет, болело и раньше, но если прежде резало, кололо, рвало душу на куски и выворачивало наизнанку, то теперь боль стала ноющей, тоскливой. Так болят зубы.
И что страшнее: боль или пустота — он тоже не знал. И то, и другое страшно.
Почему брат болтал о чем угодно, пил и снова говорил много и невнятно? Почему он ни разу не сказал главного: здесь страшно. Не опасно, не интересно, а именно страшно. Или брат говорил, а Ворожцов не услышал?
Да если бы и услышал, изменило бы это что-то? Или все было предопределено?
Где-то ведь была точка невозврата. Когда ситуация стала необратимой. Когда пути назад не осталось.
Сперва Ворожцову казалось, что эту точку они прошли, когда отказались от идеи вернуться, прячась под жестяным щитом от дождя.
Потом он стал разматывать воспоминания, как клубок.
Может быть, они переступили эту черту, когда разметало по поляне паникера и понтареза Сергуню? Нет. Или когда бежали от всплывшего со дна реки пузыря? Нет. Когда выпрыгнули из грузовиков и кинулись в лес? Когда забирались в грузовики? Когда?
Клубок событий раскручивался в обратную сторону, а конца нитки не было видно. Его вообще не было. Или был? Просто Ворожцов придумал себе глупое сравнение и не замечает очевидного.
Кому и где надо было остановиться, чтобы все теперь было как раньше?
И зачем все это было нужно? К чему? Что это дало?
Лишь понимание того, что вся экспедиция была ошибкой. Что он не хочет взрослеть.
Они не хотят.
Тимур тоже. Иначе не стал бы расстреливать прибор.
Не слишком ли высока цена еще одной, нехитрой как будто бы истины?
Перед глазами возник Сергуня с бутылкой пива, воодушевленный Мазила, наигранно неприступная Наташка, Леся…
…Их шестеро. Места в купе четыре. Потому Наташка и Леся едут отдельно, а они вчетвером в одном купе.
Ворожцов предпочел бы ехать с Лесей, но это невозможно. В крайнем случае он был бы рад ехать с Лесей и Наташкой. И пусть четвертым будет Мазила. Но он более чем уверен: Тимур с Сергуней тоже были бы не против махнуть их с мелким на девчонок. Так что остается смириться с текущим компромиссом.
На столике недопитый чай и обертки от «сникерсов». Ворожцов сидит ближе к двери и читает книжку. Тимур лежит на верхней полке, наблюдает, как Сергуня и Мазила режутся в карты.
За окном покачиваются темные леса и поля. Проплывают кое-где тусклые огоньки спящих деревушек. Ночь.
Можно было бы спать, но впереди таможня. И хотя на русско-украинской границе контроль — всего лишь формальность, подскакивать среди ночи не хочется. Остается ждать.
Сергуня бьет карту. Рожа расплывается в победоносной ухмылке. Он залихватски швыряет на стол одну за другой оставшиеся карты:
— Раз, два, три! А это, мелочь, тебе на погоны.
Мазила смотрит на карты с глупо раскрытым ртом. Бросает свои на стол рубашкой вверх. Судя по выражению лица, он уже был готов выиграть.
— Чепчик сними, — требует Сергуня.
— Зачем это? — надувается Мазила.
— Карточный долг священен, — поясняет блондинчик. — Расчет хочу получить.
— Так и бей.
— Мелкий, — встревает Тимур с верхней полки. — Проиграл — не выпендривайся.
Сергуня смотрит выжидательно. Мазила нехотя стаскивает бандану, подставляет лоб. Довольный собой блондинчик начинает отвешивать мелкому хлесткие щелбаны. Считает. Всего пять. На четвертом Мазила ойкает. После пятого морщится и трет лоб.
— Давай еще, — требует он.
Блондинчик сгребает карты, двигает мелкому колоду.
— Не умеешь головой — работай руками, — ехидно сообщает Сергуня.
Мазила усердно тасует карты. Он сосредоточен, что забавляет Сергуню еще больше.
— Не за то отец бил, что играл, — снова комментирует Тимур. — А за то бил, что отыгрывался.
Мелкий достает козыря, кладет колоду и разбирает карты.
Блондинчик смотрит в свои, затем переводит взгляд, поверх карт смотрит на Тимура. Тот сверху заглядывает в карты Мазилы, мимикой пытается что-то объяснить Сергуне.
Ворожцов замечает это, откладывает книжку.
— Жулье, — говорит он.
Мазила вздрагивает. Тимур принимает независимый вид и утыкается в темноту за окном. Сергуня скалится в ядовитой ухмылке:
— Жопе слова не давали. Хочешь играть — садись за стол.
Ворожцов пересаживает Мазилу на другую сторону, к блондину. Сам садится на место мелкого и откидывается к стене, так, чтобы сверху не было видно карт.