Сергей Палий
БЕЗЫМЯНКА
ОСОБОЕ МНЕНИЕ
Объяснительная записка Дмитрия Глуховского
«Безымянка» Сергея Палия — интересная вещь.
Мне, как главному редактору «Вселенной Метро 2033», часто приходится работать с текстами книг, которые пишут авторы серии. Совещаясь с другими писателями, совместно создавать сюжеты будущих книг. Спорить, доказывать, соглашаться. А когда роман уже готов — становиться самым требовательным читателем, выискивать малейшие огрехи в ткани повествования, любые нелогичности сюжета, все шероховатости языка. И править, править, править.
Исправлять и улучшать текст романа до тех пор, пока я сам, как читатель и как автор, не буду им стопроцентно доволен. И только тогда отправлять книгу в печать.
Писать на обложке каждой из книг серии «Проект Дмитрия Глуховского» придумал не я: так решило издательство. Я сопротивлялся, мне это казалось нескромным. Кто я такой, в конце концов, чтобы в тридцать лет создавать свои «проекты»?
Но, как в кино, мне сделали предложение, от которого я не смог отказаться. Тогда я решил, что раз на обложках написано, что это мой лично проект (так оно, в сущности, и есть), моя личная ответственность тоже увеличивается многократно. Теперь каждый раз, когда тот или иной читатель будет недоволен хотя бы одной книгой серии, — он будет недоволен лично мной. Потому что он поверил мне, моему вкусу, моей рекомендации, — а ему не понравилось, и он остался обманутым.
И, начиная с «Темных туннелей», второй книги серии, я самым активным образом вмешивался в тексты чужих романов. Делал я это, опираясь на свое субъективное мнение, но, видимо, не зря: по результатам голосования на портале Metro2033.ru ни одного романа (начиная со второго) ниже четверки вы не оценивали.
И вот в случае «Безымянки» мой внутренний голос подсказал мне: а тут вмешиваться не надо. Написана хорошо, художественно. Язык интересный, затейливый, яркий. Сюжет напряженный, как струна натянутая. И я не стал вмешиваться. Только обсудил с Сергеем некоторые сюжетные моменты — он внес несколько улучшений, и роман стал еще ярче, еще пронзительней.
Интересная вещь получилась. Достойное продолжение саги.
Дмитрий ГлуховскийГлава 1
ВОКЗАЛ
Мне нравится ветер. Знаю, что воздух заражен, и я не могу вдохнуть полной грудью — приходится сипеть через фильтры респиратора. Знаю. Но когда стремительные порывы касаются незащищенных скул, заставляют слезиться глаза, холодят запястья, создается иллюзия простора, которого так не хватает в пыльных подземельях. Сквозняки туннелей и шепот вентиляционных решеток — совсем не то. Настоящий ветер здесь, наверху.
Он рассказывает о прошлом этого мира. Реет над обломками, вспоминая, как все выглядело до ядерного безумия, обрушившегося подобно адскому смерчу и проредившего человечество, которое росло и взрослело на протяжении тысячелетий. Люди боролись за место под Солнцем, копили опыт, восхищались культурными достижениями, усложняли технику, мечтали о счастливом будущем, что вот-вот наступит. Взамен перезревшая цивилизация разорвала саму себя в клочья, оставив на планете жалкие крупицы, отброшенные в развитии на годы и годы назад. Искореженные судьбы, смещенные жизненные ценности, уродства плоти и узость душ, невообразимые культы, секты, обряды, тьма, невежество и леность, граничащая с вымиранием, — вот во что превратились осколки общества. Оно и раньше не блистало добродетелью, а получив атомный заряд, без сопротивления откатилось назад до упора.
Очаги жизни тлеют теперь под землей — в катакомбах, туннелях метро, убежищах, бункерах и уцелевших подвалах. А над пепелищами висит серое, мглистое небо, где гуляет ветер, помнящий минувшее. Он холодный, подчас свирепый, но это неважно.
Ветер дарит ощущение простора и позволяет мне взглянуть в бездну памяти — ведь я еще могу это сделать, потому что родился до катастрофы. Повезло? Сложный вопрос. Иногда мне кажется, что тем, кто не знает разницы, живется проще: у них совсем другие потребности и мечты.
Сквозь воздушные рукава я вижу призрачные, наполовину стершиеся образы детства. Зеленые сады, в которых утопали эти края, беззаботно бегущих по улицам людей, снующие машины, дома с уютно бликующими стеклами, черные переплетения телевизионных антенн на фоне желто-сизых каскадов облаков. Кажется, я очень любил это время суток: солнце зашло, но вечер еще не успел сковать район прохладой и сумерками. Краткие минуты, когда все вокруг будто бы оказывается в сказочном приграничье — между двумя мирами.
В шуме ветра я слышу щебетание птиц, далекий треск трамвайного звонка, смех продавщицы мороженого, лузгающей семечки на привокзальной площади и прячущей подтаявшие рожки поглубже в лоток с сухим льдом.
Вечно текущий в небесах поток несет через время благоухание сирени, вспыхивающей в мае цветными гроздьями то тут, то там. И запах душистого подсолнечного масла из кухни хлопотливой хозяйки. И едва уловимый аромат чьих-то духов, волнующий сердца проходящих мужчин…
Я стряхнул скопившуюся на ресницах морось.
Локти затекли, комбинезон со стороны правого рукава покрылся мельчайшими капельками, сыплющими из облаков. Я придвинулся чуть ближе к краю, встал в полный рост и, широко расставив руки, оперся о железные перила. Даже через перчатки чувствовалось, какие они шершавые и влажные.
Отсюда, с 70-метровой высоты смотровой площадки, было видно километров на пять-семь — в зависимости от погоды и времени года.
Сейчас лето. Вечернее затишье. В такие моменты, когда со стороны Волги не долетают шквальные порывы, сгоняющие грозовые тучи и сбивающие с ног, можно даже увидеть, как мельком проглядывает Солнце.
Здание железнодорожного вокзала в Самаре чудом уцелело во время знаменитой волжской волны, смывшей центр города при первом взрыве. С западной стороны, конечно, вышибло все стекла, сорвало хилые надстройки, гигантские стрелки с фасадных часов, уронило тяжелые перекрытия на перроны и пути, а часть козырька — на столпившихся у входа пассажиров. Но сам огромный конус выстоял, остался торчать даже венчающий купол шпиль. Видно, когда возводили этот шедевр современного зодчества, инженеры и строители не схалтурили и грамотно просчитали запас прочности. Интересно, они и впрямь думали о возможности ядерной бомбардировки или так, от избытка энтузиазма? Эх, разве теперь узнаешь…
В народе вокзал называли «концом Льва Толстого». Дело в том, что одноименная улица оканчивалась аккурат здесь. Теперь от этого памятника былому архитектурному величию остался лишь стальной скелет и покосившийся шпиль, и его с трудом можно было ассоциировать с причинным местом великого графа. Но люди по привычке продолжали называть его именно так.
Смотровая кольцом опоясывала стык основной части здания и купола, выход на нее до сих пор был доступен. Если какой-нибудь сорвиголова готов был подняться на высоту двадцатого этажа по перекореженным останкам лестниц и эскалаторов, фонящих не то чтобы сильно, но прилично, — добро пожаловать. Иногда, правда, на нижние этажи вокзала забредали хищные мэрги, или, как их еще называли, рыбьи рожи. Но это случалось нечасто: в основном во время весеннего нереста. И уж если удавалось вскарабкаться на смотровую, то вид открывался потрясающий. Говорят, что во время Большого нашествия диких с Безымянки здесь располагались снайперские позиции и пулеметные расчеты военных сталкеров Города. Охотно верится — местность простреливается отлично. Дополнительные преимущества: полная круговая оборона и неудобный подступ изнутри здания. Скорее всего, так оно и было — по крайней мере, старые стреляные гильзы я здесь находил. Но это дела минувших дней. Теперь на смотровой можно просто побыть одному, послушать ветер и посмотреть на замершую в последней агонии Самару.
Обзор сегодня был хорош.
У железобетонного подножия здания топорщились заваленные наглухо подземные переходы, а за ними раскинулась привокзальная площадь. Усеянная гнилым скарбом и проржавевшими трупами машин, опутанная рваными проводами, с опрокинутым троллейбусом в центральной части — она связывала несколько улиц и походила сверху на скособоченную трапецию. В одном месте асфальт вспучился и расступился под напором давным-давно взорвавшегося газопровода. Вокруг трещины угадывался темный круг с опаленными фестонами: время от времени мэрги наполняли ее икрой, и охране с заставы приходилось выбираться со станционным огнеметом, чтобы выжигать мерзкую гадость. Щель пытались заливать цементом, ставили в ней противопехотные мины, засыпали щебнем, но твари все равно возвращались сюда на нерест и оставляли десятки кислотно-зеленых шаров. Мэрги — существа донельзя настырные, хотя в большинстве своем тупые.