Н. Таннер
Кровавый сон
(Кулл)
Однажды царь Кулл пришел к мудрецу и спросил:
— Что есть сон?
— Все, — ответил мудрец.
— А что же тогда явь? — удивился Кулл.
— Это сон.
— А смерть?
— Тоже сон.
— Тогда что же такое жизнь?
— Это сон, в котором тебе снится, что есть сон и явь.
Из устных преданий о царе Кулле«Спи, великий король, закрой усталые глаза, опусти тяжелые веки. Приди в объятия лучшей из любовниц, преданнейшей из жен, могущественнейшей из колдуний. Ибо ни одно смертное, да и бессмертное существо не устоит перед чарами царицы ночи. Спи, и сладким запахом гниения наполнят твою душу дворцы Валузии, ледяным дыханием бесчисленных столетий успокоят они жар твоей крови».
Сад под окнами дворца жил своей загадочной ночной жизнью и в струящемся свете луны, казалось, постоянно менял очертания, превращаясь то в каменистые пустоши Юга, то в болотистые чащобы Запада. Легкий ветерок лениво перебирал упругие листья в кронах неведомых деревьев. Фонтаны притворились ручьями, стремительно несущими холодные воды навстречу стеклянным волнам свинцового моря. И ночные птицы переговаривались словно над зелеными холмами и галечными пляжами Атлантиды — мира, более знакомого Куллу, чем эта изнеженная земля с ее странным народом.
В звуках внезапно одичавшего и безмерно разросшегося сада чуткое ухо охотника невольно выискивало поступь мягких могучих лап крадущегося за добычей властелина сумерек — тигра.
Лунный свет, неестественно яркий и призрачный одновременно, порождал такие плотные тени, что в глубине зарослей чудились существа, чей мир давно сгинул с лица земли и чьим последним прибежищем оставалась ночная тьма или забытые подземелья.
Все шевелилось, бормотало, жаловалось, словно торопилось поведать случайному слушателю тайное знание, которым нельзя поделиться днем…
Порывом ветра ночь дохнула в комнату. Неожиданно ожившие занавеси присоединились к беседе за окном. Факел, укрепленный в кованом держателе на стене, замерцал и уронил уголек в кубок с вином. Казалось, все пришло в движение, заметалось, запрыгало по стенам.
Огромная неподвижная фигура шевельнулась, серые глаза тускло блеснули. Проклятие, Кулл страдал от бессонницы, словно придворные неженки-валузийцы. Что за неясная тревога охватывала его по ночам, не давая заснуть? Могучие пальцы короля механически поглаживали таинственные резные узоры на черных — эбенового дерева — столбиках балдахина кровати. Странно, но ни раньше, ни сейчас Кулл не стремился к подобной роскоши… Что за колдовская сила заключена в этих кусочках дерева? Зачем — о, Валка и Хотат! — он притащил сюда эти трофеи: они выпивают его душу, они возвращают его на темные улицы странного города, который он так хотел бы забыть…
Откинув покрывало, Кулл лег и — который раз за ночь — закрыл глаза, надеясь, что сон, наконец, смилостивится и придет.
…Алая когорта мчалась по узким улицам затаившегося города. Странный город, и странным был путь сюда.
Долгие дни, высекая серебряными подковами искры из древних камней, они уходили все дальше от приветливых лесов и полей Валузии, от надоевших государственных дел, сплетен и пересудов обленившихся придворных, от тягостных обычаев чуждой страны… от скуки. Топот копыт ласкал слух, он предвкушал музыку боя, кровь и богатую добычу.
Его любимые воины — всадники Алой Стражи — были передовым отрядом войска. Тяжело вооруженные пехотинцы следовали за ними — солнце играло на их широких щитах, воздух пронзали длинные копья. Лучники обрамляли колонну пехоты, они шагали, закинув за плечи, изогнутые луки, готовые в любой момент спустить натянутой тетивой боевую стрелу. С тыла колонну прикрывали разнообразные отряды наемников — пестрый, многоликий, ненадежный народ, однако лучший в воинском деле, особенно для внезапных набегов.
В кончиках пальцев Кулла осталось воспоминание о древнем папирусе. Раб прочитал по старинным, уже забытым знакам таинственную повесть о городе, похороненном в самом сердце пустыни. Древний народ построил его в незапамятные времена, за тысячи лет собрав богатства и знания множества поколений. Дворцы его славились роскошью, женщины — красотой, ювелиры — искусством, но ни один завоеватель никогда не ступал на плиты его площадей. Тайна этого города манила и требовала разгадки.
Казалось, все предвещало удачный поход. Но постепенно радость покинула сердце Кулла: мохнатые звезды на черном небе соперничали в яркости с солнцем, не опускавшимся за горизонт, белый песок заметал дорожные плиты. Сухо и пусто — только тягостная тишина, которую нарушало лишь пение ветра.
И вот когда, казалось, лопнут натянутые нервы, из песка поднялся сверкающий мираж: крепостные стены рассыпались мириадами солнечных зайчиков, шпили из горного хрусталя пылающими факелами впились в беззащитное небо.
Кулл придержал коня — его смутили распахнутые ворота — но все же, помедлив, отдал приказ, и Алая Стража рванулась вперед.
Узкие кривые улицы отходили друг от друга под немыслимыми углами, то скатываясь вниз, то взбираясь на невероятную кручу, подобно ловчей сети безумного паука. Угрюмые дома, с украшениями из черного обсидиана и агатов, с мраморными лестницами и черными тенями внутри порталов, безмолвно взирали на незваных гостей.
Здесь было еще неуютней и страшней, чем снаружи. Но воины Кулла повидали немало и лишь плотнее сомкнули ряды, опасаясь нападения из засады. Беспрепятственно миновав еще несколько перекрестков, Кулл остановил отряд и, осмотревшись, приказал воинам обследовать ближайшие здания.
Он сам и десяток наемников вошли в густую тень маленького дворика. Прохладная лестница привела их в просторный зал, служивший обитателям дома, скорее всего, трапезной: на накрытых столах исходили паром аппетитные на вид яства, в кубках алело вино. Судя по всему, обед был в самом разгаре, о чем свидетельствовали обглоданные кости и винные пятна на полу. Шелковые занавеси надежно защищали от слепящего света дня. В огромной вазе нежно благоухали только что срезанные цветы.
— Клянусь Валкой! — Кулл потерял дар речи.
Воины обыскали весь дом от крыши и до подвала. Никого. И так было везде: в спальнях помятые покрывала, в мастерских — неоконченная работа, в печах — огонь… Нет только людей…
— Они удрали, жалкие трусы! — презрительно бросил Брул Копьебой. — Ну, если они не дали нам потешиться битвой, то уж награду-то за свою победу мы получим сполна!