Шатт и Амарга
ЧТО-ТО ОСТАЕТСЯ
Часть первая. Мотылек
Ставни закрыты,Замки, молитвы,И всякое прочее —Утром прокляты,В полдень забыты —Те, что летают ночью.
Клещи ущелий,Спины вершины,Укрыты тьмою,Снегов периныНа дне долины —Жилье людское.Вот ветры твариКрыла распяли,Гремит, хохочетКак лист металлаУрок вокалаТех, что летают ночью.
Глаза — агаты,Когтисты лапы,И в новолуньеПаденья ватыИных крылатыхПолет бесшумней.Кровавой даниИщет созданье,Отраву точитКлыкастой пасти.И черной мастиТе, что летают ночью.
Вот вороныеРаскрылись крылья.Огонь геенны!И снежной буриКосые струиСтучатся в стены.Путник ли это?Жена соседа?За стенкой кочет?О нет, снаружиВ ветрах и стужеТе, что летают ночью.
Молитесь, сестры,За тех, кто простоПал на колени,Страшась кончины,Огнем лучиныГоняет тени.Любитель кровиНа снежной кровле —Крыла и очиНе слишком грозны.Молитесь, сестры,За тех, что летают ночью.
Ирги Иргиаро по прозвищу Сыч-охотник
Редда негромко заворчала. Припожаловал кто-то. Ун вскинул кудлатую башку.
— Тихо, малыш. Спокойно.
Гость за дверью топотал и пыхтел, как медведь. Взлез на крыльцо, кхекнул вежливо. Для верности постучал.
— Слышь, паря. Того.
— Заходи, — я подвинул к себе миску.
Обедает Сыч-охотник. Черт бы побрал этого Борга. Вовремя, как всегда. Небось, опять с тем же самым.
Вошел, покосился на собак. Редда фыркнула, а Ун уселся и принялся презрительно скрести за ухом, вычесывая воображаемых блох.
— Того, — сказал староста, — По делу я, стало быть. От общины, Сыч.
Ну, точно — с тем же самым. Вот принесла нелегкая.
— Проходи да садись, — черпанул из миски. — Что за дело ко мне у общины?
Он кашлянул, с достоинством утвердил зад на лавке, пригладил бороду. Крякнул.
— Тварь эта, Сыч. Споймал бы ты уж ее, что ль? Всю ж скотину перепортит.
Сыч-охотник снова черпанул похлебку.
— Видано ли дело, чтоб нечисть всякая взор Господень оскорбляла? Богоугодное дело совершишь, Сыч!
Я не удержался, буркнул:
— Ловил уж я твою тварь. Не ловится она. А вреда от нее скотине нету.
— Да как же нету вреда, когда Кайд Кузнец нетель свою забил позавчерась, порченая потому что! И мясо ж никто брать не хотел.
— Я взял, — отрезал Сыч-охотник и отправил в рот еще одну ложку…
— Кайд — он кузнец, — гнул свое староста, — В таких делах понимает. Сказал — порченая скотина.
— То — Кайдово дело, — если кто дурак, это надолго, — И с чего бы кузнецу понимать в скотине, э?
Староста сопел. Потом завел по новой.
— Слышь, Сыч. Мы б, того. Всем миром… Денежку бы собрали, Сыч. А ты ж охотник. Ты ж — ого-го! Окромя тебя некому.
Денежка. Денежка — того. Надо взять.
— Сколько? — аж хлебать перестал — жаден Сыч-охотник.
— Ну-у, — замычал Борг, — Это, стало быть… Две гривны, Сыч. Да. Две гривны.
— Мало. Шесть. С половиной.
Шесть с половиной — в самый раз. Может, отвяжется.
Староста запыхтел, жуя бороду. Мне почудился натужный скрип его мозгов. Давай-давай. Думай. Оно полезно. Не стоит тварь никакая шести с половиной гривен, это тебе всякий скажет. Совсем осатанел Сыч от жадности.
А Борг вдруг просиял всей объемистой своей рожей:
— По рукам.
Вот черт. Пришлось изобразить, что я тоже доволен.
— Ну, того, — сказал он, — Денежку я тебе принесу, как споймаешь.
Важно кивнул, опять огладил свою шерсть, почти такую же густую, как у меня, только рыжую. Потому как он, Борг, то бишь, — альд, они, альды, поголовно почитай — рыжие. А Сыч — тил. Чужак, сталбыть.
Староста поднялся.
— Того, паря. Действуй.
И удалился, донельзя собой довольный.
Дьявол, как же я буду ловить тварь эту, когда она, тварь то есть, засаду чует? Было ведь уже — три ночи стерег, в разных хлевах, в удобных самых, с сенниками, через них лазить — милое дело. А тварь-то — того — крыши разбирала. Да все подальше от меня, подальше…
«Наделены даром эмпатическим…» Выходит, что так. Они вообще, того, твари всяческие — слухучие то есть. Оборотни там. Арвараны опять же. А Кадакар — он Кадакар и есть. Чего только тут не прыгает-бегает. А еще вот — летает. Ента-то тварь — того, навроде пташки. Следов-то на снегу не оставляет. А Эрб говорил: «Нетопырь огромадный, в два человека ростом, и воет-то, и хохочет, аки диавол, тьфу, прости Господи!»
Ну, в два человека — эт’ он хватил. Что ж выходит — больше арварана тварь эта неведомая?..
Фу ты-ну ты, и кто тебя за язык тянул с деньгами с ентими, Сыч? На черта тебе шесть гривен, пусть даже и с половиной?
Я вытащил из котелка глухариное крыло, принялся глодать.
Думай, приятель. Думай. Ты ж — того, охотник. Шевели мозгами, ох-хотничек.
Итак. Добыча. Летучая. Слухучая. Зубастая.
Зубы-то тут при чем? Ну как же — кусает-то зубами. Кровь сосет. А скотина после этих визитов дрыхнет. До полудня дрыхнет и встает, как ни в чем ни бывало. Жрать просит.
Может, силок поставить? Ничего себе птичка, в два человека ростом… А что, вдруг сработает?
Слушай, Сыч, ежели словишь тварь эту — будешь взаправду ого-го — охотник! Да и Кайду Кузнецу нос утрем. А то че он его задирает, нос в смысле?
— Что, Редда? Будем тварь ловить?
Она шевельнула острыми ушами, склонила голову набок, внимательно глядя в лицо.
«Не поняла приказа».
— Редда, девочка. Хозяюшка, хорошая моя.
Улыбнулась, вывалив язык. Ун ревниво вздохнул.
— Ну, парень. Ты у меня тоже золото, а не пес.
Хлопнул по колену, и оба подошли.
— Эх, звери, звери, — одной рукой я трепал лохматые Уновы уши, другая досталась Редде.
Ребята вы мои ласковые…
На самом деле, если бы не собаки… Свобода — енто, того, хорошо. Токмо вот скорехонько так выходит, что торчишь ты, как соломина в дерьме, и просвету никакого. А тут вот — такие два приятеля. Ух, какие два приятеля!
— Ун, прекрати. Ар, щенок! Ишь, разрезвился.
Он виновато облизнулся.
— Жрать хочешь? Решил хозяином подзакусить, раз, зараза, не кормит?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});