Но у самого частокола ксуури своим щебечущим голоском сказала нечто такое, что заставило сердце певца похолодеть:
— Ты оказал серьезную услугу отряду, я обещала вознаградить тебя. Я знаю, ты хочешь меня. Постараюсь на днях выбрать время для нашей встречи. Только надо найти место уютнее, чем поется в ваших балладах… как там… «Крапива хлестала ей белые ноги, а ветви царапали нежную грудь…»
И все это вежливо, невозмутимо, чуточку равнодушно и без тени смущения.
Арби ни мгновения не колебался.
— Ты за кого меня принимаешь? — яростно выдохнул он. — Что я тебе плохого сделал?
Ксуури чуть помолчала.
— Но это странно! Ты много раз давал мне понять, что любишь меня…
— Да я никого так… я никогда так… — От волнения певец растерял все красивые слова.
— Вероятно, я недостаточно поняла ваши странные обычаи. Надо поговорить об этом с Гульдой, она очень умная женщина. Разве у вас влюбленным запрещено то, что здесь не принято называть вслух… то, что именуют лишь загадочными поэтическими оборотами?
— Мужчина я! — почти с ненавистью закричал Арби, не заботясь, что его могут услышать на постоялом дворе. — Мужчина, понимаешь! И прекрати унижать меня своими сволочными подачками!
— Какие вы непостижимые! — вежливо восхитилась Уанаи. — Тогда чего ты хочешь?
— Твоей любви.
— Но ты же понимаешь, что это невозможно, — сказала ксуури ласково, словно мать, которая объясняет малышу, что луна на небе — не игрушка.
Арби шагнул к любимой женщине, схватил ее за тонкие белые запястья:
— Невозможно? Нет, на свете такого слова! Не слышу его и слышать не хочу! Если дождь падает сверху вниз, если воздух держит птиц, если огонь обжигает, а снег леденит — ты полюбишь меня. Клянусь землей, что кормит нас, клянусь последним костром и Бездной — ты полюбишь меня!
Уанаи Изгнанница вырвала свои руки из загорелых рук мужчины, отступила на шаг. Впервые за все время, что она провела в Силуране, ксуури была всерьез испугана.
Колдовство ее родины основывалось на законе: «Поверь сам, заставь поверить других — и это станетправдой». И сейчас перед женщиной стоял, если судить по убежденности, могучий чародей.
— Ты… ты действительно веришь, что я смогу тебя полюбить? — робко переспросила Уанаи.
— Верю? — расхохотался Арби. — Дурацкое слово. Я не верю, а знаю: ты полюбишь меня. Совершенно точно знаю. Иначе и быть не может.
Ксуури в отчаянии замерла, вслушиваясь в себя. Она была похожа на человека, который узнал, что смертельно болен, и теперь с трепетом ждет первых симптомов…
* * *Пес Хват лежал возле будки, сыто положив голову на край опустевшей миски. Совсем недавно он устало прибрел на постоялый двор, был радостно встречен, торжественно водворен на цепь, расцелован в нос хозяйским сынишкой и от пуза накормлен. Теперь он отдыхал, не обращая внимания на гостей, которые время от времени шастали мимо конуры. Пусть себе шастают, Хват в пустобрехах сроду не ходил…
А вот когда по двору прошла, опираясь на посох, старая Гульда, пес вскинулся, сел, напрягся. Шерсть на затылке поднялась дыбом, из горла полилось тихое злобное рычание.
Гульда бесстрашно подошла к конуре, уселась наземь и погрузила руку в лохматую шерсть. Оскаленные клыки были у самого ее лица, но старуха обращала на них не больше внимания, чем на бурый лист, занесенный ветром через ограду и упавший на ее рукав.
— Говорят, ты хорошо себя ведешь, Хват, — ухмыльнулась она прямо в ощеренную пасть и налитые яростью глаза. — Барышню спасал, с ящерами сражался… Пожалуй, надо скостить тебе годик со срока, что осталось ходить в собачьей шкуре.
Рычание стало еще свирепее. Женщина довольно усмехнулась.
— Когда вернешь людское обличье — в шайку не возвращайся. Сам знаешь, Хват, там теперь новая атаманша. Ты против нее, что карась против щуки.
Клыки клацнули у самого лица женщины. Та не дрогнула.
— Ну злись, злись… а только, атаман, я и тогда тебе говорила, и сейчас повторю: в собачьей шкуре тебе куда лучше… уж очень ты мерзко тогда выглядел…
Он и впрямь тогда выглядел мерзко, этот наглый, немного пьяный разбойничий атаман, что потехи ради своим пудовым кулачищем сбил с ног нищенку. Тогда Гульда, не вставая с земли, глянула на Хвата снизу вверх и сказала:
«Чтобы старую женщину ударить — это каким же надо быть псом!»
И на последнем слове обожгла его полыхнувшим взглядом…
— Рычишь, Хват? Ну-ну, рычи, собаке оно вполне пристало. А я наш уговор помню. Не бойся, все будет честно…
Гульда тихо засмеялась, вспомнив, какой выбор поставила перед ошалевшим от преображения разбойником. Либо он живет псом, подыхает псом и вышвыривается на помойку, либо проводит десять лет на четырех лапах, после чего Гульда возвращает ему человеческий облик. Но за это он отдает старой нищенке самую ценную вещь из того, что удалось раздобыть шайке…
Согласился ли пес? Ха! Да он бегом помчался в овраг, где у атамана Хвата была захоронка, Гульда за ним еле поспевала. Сам лапами рыл землю, чтобы скорее добраться до ларчика с волшебным талисманом!
И впрямь ценная добыча. Гульда охотно оставила бы костяной лотос себе. Но вмешался Незаметный. Он, видите ли, для короля эту вещь разыскивает! А ссориться с Незаметным ни к чему. Гульда на него и раньше работала, и впредь собирается работать. Плата хорошая, задания интересные.
Да и надо же на старости лет чем-то заняться. Ведь этот мир уже сотворен…
Улыбка замерзла на губах старухи, стала ненастоящей, безрадостной.
Гульда вспоминала, как молодая, веселая, счастливая каждым моментом своего существования богиня творила моря и сушу, леса и горы, зверей и травы… ну да, и людей, конечно, без них скучно! А потом упоенно играла, играла новыми игрушками… пока однажды не заметила, что игрушки отбились от рук.
Жертвенники Богини-Матери, особы весьма грозной, пышущей здоровьем и полной любовного пыла, незаметно сменились храмами каких-то Безликих и Безымянных… ну, честное слово, какой интерес быть божеством, когда тебя попросту нет? Ах, тебя узнают по деяниям? Рабов тоже узнают по деяниям — воздвигнуты дворцы, проложены дороги, осушены болота, распаханы поля. Но кто по доброй воле захочет стать рабом?
А ведь известно: как люди представляют себе богов, таковы боги и есть. И исчезнуть бы богине, истаять, превратиться в нечто неощутимое и невидимое, но весьма деятельное. Но все обернулось иначе.
Богиня-Мать не одобрила жестокие и грубые порядки, которые завели ее дети во времена, позже названные Темными. И ринулась их исправлять. А люди ох как не любят перемен! Терпеть не могут, когда их пинками заставляют перестраивать свой привычный, пусть даже не очень уютный мирок. Вот и стали обижаться, причем не поодиночке, а толпами. И началось: мол, Хозяйка Зла, Многоликая, Болотная Госпожа…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});