Марина Ефиминюк
Цветочное недоразумение
Приемная Ричарда Ховарда, хозяина издательского дома «Ховард и сын», оказалась безнадежно пуста. За большим рабочим столом стоял стул, а секретаря не было. Я тоже стояла. В помятом дорожном платье, с саквояжем в одной руке и с букетом в коричневой бумаге – в другой. И решительно планировала покончить с опекуном!
В смысле, расстаться с ним.
Ой!
Потребовать отказаться от меня…
Попросить!
Ну, вы поняли.
Опекунство надо мной Ричарду Ховарду досталось по завещанию от отца. Вместе с издательским домом, типографией и книжными магазинчиками. В общем, я была не самой важной частью наследства. Да и не самой благородной, будем честны. Пусть и окончила пансион для магически одаренных девиц из хороших семей.
Но благородную из меня почти сделали. За десять-то лет! Ладно… Старались сделать. Они, в пансионе, не виноваты, что ботаника мне всегда нравилась больше уроков хороших манер. Пять дней назад я выпустилась, решительно настроилась забрать оставшиеся от моих родителей золотые и открыть цветочную лавку. Каждая цветочная фея о такой мечтает!
Заставив меня встрепенуться, открылась дверь кабинета. В приемную вышел худощавый темноволосый мужчина в строгом костюме. Он на ходу изучал бумаги, но резко поднял голову и остановился.
В карих глазах не мелькнуло ни проблеска узнавания. Похоже, с памятью у людей в столь почтенном возрасте совсем плохо. Все-таки тридцать с лишним лет! Но сам-то опекун держался молодцом: в густых волосах ни одного седого волоска, а взгляд острый.
– Здравствуйте, господин Ховард! – звонко поздоровалась я.
Мы виделись три года назад на похоронах его уважаемого отца. Тогда я собрала букет в знак искренних соболезнований: хризантемы, бархатцы и мята, перевязанные черной лентой. Прощальный подарок замечательному человеку, который много лет оплачивал осиротевшей дочери своего бывшего садовника приличный пансион и берёг для нее небольшое родительское наследство. Ричард тогда спросил, кто возложил чайный набор. Дескать, его отец всегда любил кофе…
– Я Виола, – напомнила опекуну и сунула букет ему под нос: – Это Вам.
В недоумении он посмотрел внутрь оберточной бумаги.
– Что это?
– Букет из первоцвета и веточек боярышника. – охотно пояснила я. – Символ надежды на новые перспективы.
Он уже понял тонкий намек, какие именно я питаю надежды или нет?
Похоже, что понял, раз не торопился забирать подарок. Между прочим, несчастные цветочки целую ночь вместе со мной тряслись в почтовой карете под храп соседа и заслужили быть принятыми с благодарностью. Бедняжки измучились и только на магии продержались!
– Безмерно рад, что вы вдумчиво подошли к своему появлению, но больше не опаздывайте к началу рабочего дня.
– Простите, господин Ховард! – искренне извинилась я, хотя понятия не имела, что опоздала. – Заблудилась возле вокзала и села на омнибус в другую сторону…
– Перепишите! – он сунул мне стопку листов.
От неожиданности я выпустила ручку саквояжа, отчего тот кулем плюхнулся под ноги, и подхватила измятые странички. Это что, какой-то экзамен на самостоятельность?
– Но, господин Ховард, я пишу до ужаса неразборчиво, – посчитала необходимым предупредить, что мой почерк далек от идеала.
– Принесете мне через час, – проигнорировал он все предупреждения и вернулся кабинет.
– И с ошибками!
Дверь категорично захлопнулась. Я моргнула и, постояв столбом еще чуточку, растерянно оглядела пустующее секретарское место. Саквояж отправился в ноги под стол, измученный букет лег на подоконник, а я закатала рукава, поправила стопку чистой писчей бумаги и сняла с чернильницы крышечку. В воздухе запахло медовыми чернилами…
Через час напряженной работы была поставлена последняя точка. Размяв шею, я посмотрела на дело рук своих. Гордиться, прямо сказать, было особенно нечем. Шаблона с линейками нам с этим странным текстом о книге про призраков явно недоставало. Строчки разбегались, хвостики лихо закручивались в разные стороны.
– А я предупреждала, – пробормотала себе под нос.
Со стопкой исписанных листов я осторожно постучалась к опекуну.
– Входите, Виола! – раздался категорический голос резкого, как сигнал медной трубы, Ховарда.
Я приоткрыла дверь и заглянула внутрь. Его кабинет оказался светлым и похожим на музей. На стене в золотых рамочках висели благодарственные письма, в книжных шкафах, как на выставке, развернутые обложками стояли разные книги. Сам опекун восседал в кресле за огромным письменным столом и читал какой-то буклет.
– Закончили? – он оторвался от чтения и бросил на меня ужасно раздраженный взгляд. – Давайте.
Едва листы попали ему в руки, как карие глаза округлились от удивления:
– Вы шифровали записи?
– Я говорила, что у меня неразборчивый почерк, – заметила я.
– Переписать! – Он швырнул стопку на стол.
– Еще раз?! – В искреннем ужасе отшатнувшись, я прижала руку к кольнувшему сердцу. Никак, началась аллергия на чистописание. – Господин Ховард, это лучшее на что я способна!
– Выходит, Виола, вы ни на что не способны?
А вопрос-то с подвохом! Учитывая, что я собиралась заявить, дескать, совсем взрослая и не нуждаюсь в опекуне.
– Перепишу еще раз.
В приемной неожиданно обнаружилась кудрявая девушка со строгими очками на носу и в траурном черном платье, застегнутом до самого подбородка. Она прижимала к груди завернутый в почтовую бумагу увесистый сверток и выглядела крайне нервной.
– Вы помощница господина Ховарда? – ринулась она ко мне.
– Подопечная.
– Он у себя? Могу я к нему зайти?
С недоумением я оглянулась на закрытую дверь кабинета и пожала плечами:
– Идите.
– Что… правда?! – натуральным образом опешила она. – Прямо вот так запросто могу войти?
– Да, – кивнула я, но ради женской солидарности все-таки предупредила: – но вы поосторожнее: настроение у господина Ховарда, скажу вам, паршивое.
Она помахала ладошкой перед горящим лицом и пробормотала:
– Помоги мне Великий! Наконец-то я к нему прорвалась!
Взяв себя в руки, визитерша решительно выдохнула, пересекла приемную и тихонечко поскреблась в дверь, словно к порогу решимость подрастеряла. Не дождавшись разрешения войти, она скользнула внутрь. Тяжелая дверь начала медленно раскрываться.
– Доброе утро, господин Ховард! Меня зовут Прицилла Алеф! Я принесла вам свой роман! – на одном дыхании выпалила гостья.
Молчание со стороны опекуна показалось столь красноречивым, что дурак бы понял: писателям вход в этот кабинет был строго воспрещен. Вплоть до сегодняшнего утра.
Кто же знал, что девушка – не просто какая-то девушка со свертком? Я же никогда не видела настоящих живых писателей. Мертвых, понятно, тоже. Оказывается, они ничем не отличаются от обычных людей. Так хорошо маскируются!
– А это должно быть… – между тем прозвучал голос опекуна, говорившего с подозрительной вкрадчивостью.
– Вы правы: моя рукопись! – воскликнула госпожа Алеф.
Похоже, он не злился. Я смущенно присела на самый краешек стула.