Через некоторое время я заметил одного пациента, сидящего на земле и пытающегося снять сандалию. Но изуродованные руки его не слушались. Он безуспешно пытался расстегнуть ремешок сандалии, прижав большой палец к ладони другой руки. Было ясно: его руки не способны удерживать предметы — из них все просто вываливалось. Что–то меня подтолкнуло — я подошел к нему и сказал на тамильском наречии: «Позволь мне взглянуть на твои руки».
Молодой человек встал с земли и, улыбаясь, протянул мне руки. Испытывая брезгливое отвращение, я все же взял его руки в свои. Я водил пальцами по его искаженным пальцам и очень внимательно разглядывал их. Потом я разогнул его пальцы и вложил свою руку в его, как бы для рукопожатия. «Сожми мою руку как можно крепче», — велел я ему.
К моему великому изумлению, вместо ожидаемого слабенького прикосновения я почувствовал сильное интенсивное сжатие, мне даже стало немного больно. Моя рука оказалась зажатой в крепкие тиски, а его пальцы впились в мою кожу, как стальные. У него не было никаких признаков паралича — я даже закричал, чтобы он отпустил мою руку. Я посмотрел на него со злостью, но был обезоружен его ласковой улыбкой. Он не знал, что сделал мне больно. В этом и крылась причина. Каким–то странным образом мышцы этой жутко обезображенной руки оставались по–прежнему сильными. Было очевидно: мышцы были не сбалансированы, и парень не имел понятия о том, какую силу прикладывал. Можно ли каким–то образом выровнять мышцы этих рук?
По моему телу пробежала дрожь. Было такое чувство, что я вдруг стал центром вселенной. Я понял: мое место было здесь.
Этот случайный эпизод, происшедший в 1947 году, изменил всю мою жизнь. С того мгновения я уже четко осознавал свое призвание, как клетка моего тела четко осознает свою функцию. Каждая деталь той обстановки — стоящие вокруг нас кучками пациенты, тень от дерева, вопросительное выражение на лице того парня — все это навсегда врезалось в мою память. Это был мой звездный час. Я явственно почувствовал присутствие Духа Божьего: ради этого мгновения мне и суждено было оказаться в Чинглпуте. Я твердо знал: когда вернусь в свою больницу, в моей жизни начнется новая полоса. С тех пор я ни на секунду не усомнился в этом.
25.
Присутствие
Святой Дух — это сила напряженных мускулов; это капли пота и стиснутые зубы; это влажные ладони сложенных рук. Он здесь. Его присутствие незаметно, а сила неодолима.
Джон ТэйлорВ то время я был начинающим врачом в лондонской больнице. В одно из моих ночных дежурств меня вызвали к пациентке — 81–летней миссис Твигг. Эта бойкая отважная женщина изо всех сил старалась побороть рак горла. Голос ее стал хриплым и скрипучим, но она не унывала и оставалась жизнерадостной. Она попросила врачей сделать все возможное. Один из профессоров провел операцию: удалил целиком гортань и всю злокачественную опухоль вокруг.
Казалось бы, миссис Твигг пошла на поправку. Но в два часа ночи меня срочно вызвали к ней в палату. Она сидела, согнувшись, на постели: у нее изо рта шла кровь. В глазах застыл страх. Мгновенно я сообразил: произошла эрозия артерии, расположенной глубоко в горле. Я не придумал ничего лучшего, чем сунуть палец ей в рот и заткнуть им то место, откуда била кровь. Одной рукой я оттянул нижнюю челюсть и засунул указательный палец глубоко в горло. Мой палец долго скользил по стенкам в поисках пульсирующей артерии. Наконец, я нащупал нужное место и надавил на него.
Медсестры вытерли кровь с лица миссис Твигг. Ее дыхание восстанавливалось, она уже справилась с начавшейся паникой. Страх постепенно исчезал — она доверилась мне. Прошло десять минут — она снова дышала нормально, приняла удобное положение. Можно было бы убрать палец и установить вместо него инструмент. Но место, откуда шла кровь, было расположено очень глубоко — его не было видно. Добраться туда инструментом было трудно. Несколько раз я пытался отпустить палец — но кровь снова начинала бить струей, а миссис Твигг опять охватывала паника. С трясущимся подбородком и выпученными глазами она хваталась за мою руку и не давала мне пошевелиться. В конце концов, мне удалось успокоить ее — я сказал, что больше не уберу свою руку. Мой палец останется прижатым к артерии и мы будем ждать прихода хирурга и анестезиолога. Их уже вызвали из дома.
Мы устроились поудобнее. Правой рукой я обхватывал ее шею и поддерживал голову. А левая рука почти вся была засунута в ее разинутый рот — только так я мог нажимать указательным пальцем на место кровотечения. Я не раз бывал у зубного врача и представляю, каково было миниатюрной миссис Твигг держать рот так широко открытым, чтобы в нем уместилась моя рука. Это очень утомительно и болезненно. Но ее голубые глаза были полны решимости: если потребуется, она будет сидеть в таком положении дни и ночи напролет. Ее лицо было в нескольких сантиметрах от моего — страх смерти не покидал его. В ее дыхании чувствовался запах крови. В глазах застыла безмолвная мольба: «Не двигайтесь — не отпускайте палец!» Она знала: если я пошевельнусь, если мы немного расслабимся — хлынет кровь, и она умрет.
Мы находились в таком положении уже около двух часов. Она не спускала с меня умоляющих глаз. Еще в течение первого часа, когда мою руку сводило до невыносимой боли, я два раза пробовал вытащить палец и проверить — не прекратилось ли кровотечение. Оно не прекращалось. Как только липкий теплый поток заполнял ее горло, миссис Твигг нервно стискивала мое плечо.
Не представляю, как я выдержал второй час. Мои мышцы страшно онемели, палец опух. Мне представились альпинисты, которым приходилось удерживать на веревке сорвавшегося товарища в течение нескольких часов. В нашем случае мой десятисантиметровый палец, распухший настолько, что я его уже не чувствовал, являлся спасительной соломинкой между жизнью и смертью.
Я, молодой врач двадцати с небольшим лет, и 81–летняя женщина вцепились друг в друга мертвой хваткой — у нас не было другого выхода: это требовалось для ее спасения.
Прибыл хирург. Ассистенты открыли операционную, стали раскладывать инструменты, анестезиолог подготавливал лекарства. Нас с миссис Твигг, все еще слившихся в странных объятиях, отвезли в операционную. Отблеск инструмента вселил уверенность, все немного успокоились — я потихоньку отпустил палец. Кровотечения не последовало. Может, мой палец уже ничего не чувствовал? Или за два часа кровь успела свернуться?
Я вытащил руку изо рта миссис Твигг — дыхание ее оставалось ровным. Ее рука продолжала сжимать мое плечо, а глаза не отрывались от моего лица. Вдруг почти совсем незаметно ее окровавленные искажённые губы чуть дрогнули — она улыбнулась. Комок подступил к горлу. Она не могла говорить — у нее отсутствовала гортань — но слов не требовалось, чтобы выразить ее благодарность. Она знала, как разламывается от боли моя рука; а я знал, как сильно страх сковал ее тело. За эти два часа в тихой спящей больнице мы стали практически одним существом.
Теперь, когда я вспоминаю ту ночь и миссис Твигг, все это представляется мне своеобразной притчей. Она повествует о противоречиях между пределом человеческой беспомощности и божественной мощью, заложенной в нас. Тогда от моего медицинского образования толку было мало. А что действительно имело значение, так это мое присутствие и огромное желание откликнуться на беду другого человека, помочь ему.
Как и многие знакомые врачи, я часто оказывался несостоятельным перед лицом страдания. Боль наносит удар подобно землетрясению, поражая неожиданностью и разрушительной мощью. Женщина обнаружила небольшое уплотнение в груди — ее личная жизнь на грани распада. Ребенок родился мертвым — мать бьется в истерике: «Девять месяцев я ждала этого? За что? Многие женщины делают аборты, а я за ребенка готова жизнь отдать». Молодой человек попал в автокатастрофу. Удар лицом о лобовое стекло. Лицо навсегда останется обезображенным шрамами. В сознании то и дело проносится: теперь постоянно надо ходить по врачам, всего остерегаться — былые надежды рухнули.