Этажи
№3. Июль 2016
Литературно-художественный журнал
© Литературно-художественный журнал, 2016
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Главный редактор Ирина Терра
Редактор отдела поэзии Игорь Джерри КурасРедактор отдела прозы Улья НоваРедактор рубрики «Литературная кухня»Владимир ГандельсманРедактор рубрики «Чердак художника»Таня Кноссен-ПолищукРедактор рубрики «Музыкальная гостиная»Ирэна Орлова
Экспертный совет редколлегии:Вера ПавловаДмитрий ВоденниковДаниил ЧконияЖеня Брейдо
Макет, оформление и вёрстка Екатерина СтволоваВыпускающий редактор Мария Шандалова
Иллюстрации:Римма Мустафина – стр. 22Ульяна Колесова – стр. 49Олег Ильдюков – стр. 61Таня Кноссен-Полищук – стр. 73Марк Шагал «Обнажённая и петух» – стр. 88Полина Жеребцова (10 лет, 1995-й год) – стр. 102Иллюстрация на обложке Тани Кноссен-Полищук
Сайт журнала: www.etazhi-lit.ruРукописи принимаются по эл. адресу: [email protected]
Татьяна Вольтская
«Бочком, с опаской вышел снег…»
Бочком, с опаской вышел снегНа двор, пробежкою мышиной.Потом он падал, как во сне,На сгрудившиеся машины,
На урну и скамейку, лёгУ заколоченной парадной,Ступень и ржавый козырёкНакрыл ладошкою прохладной.
Нет, он не падал, он нырял,Как будто ждал, когда мы вздрогнем,И снова из-под фонаряК деревьям и ослепшим окнам
Он наклонялся, как спинаНезагорелая мужскаяНад женщиной, как та волна —Ну да, ты помнишь, Хокусая.
«Метель на Университетской…»
Метель на УниверситетскойХолёной набережной, лёд,Автобус, паренёк простецкийС двумя подружками, народ
В наушниках. Намокшим меломДворец прочерчен. Ты со мной?Ты здесь? Безжизненное телоРеки накрыто простынёй.
В глазах у города мерцанье,Ладонь, прижатая ко лбу —Как будто санки с мертвецамиПроскальзывают сквозь толпу,
Как будто произносишь: «Город» —И тень ложится под стеной,А эхо отвечает: «Голод»,И снова тихо. Ты со мной?
Парады, кабаки, цыганки,Расстрелы, балерины, спесь.Вот если бы не эти санки.Метро, окраина. Ты здесь?
Торговый центр, пивная, пьянкаВ парадняке. Подъём. Отбой.Ты здесь? И точно ли твой ангелПрисматривает за тобой?
«Когда в лодке плотник Питер…»
Когда в лодке плотник ПитерМинул Невскую губу,Усмехнулся искусительИ подзорную трубу
Льстиво подал да ретиво,Да не тою стороной:Град с обратной перспективойЗа стеною водяной.
То-то люди в ПетербургеХодят задом наперёд,То-то сбоку ветер юркийЧерным хвостиком метёт.
То Столярный, то Фонарный,То Кирпичный, то Свечной,То Дегтярный, то кошмарный —Жидкой полночью мучной
Ходят люди, горбят плечи,В переулках месят грязь,Устремляются навстречу —Дальше, дальше расходясь,
Спотыкаются, по жижеПо болотной семеня.Так и ты, дружок – чем ближе,Тем ты дальше от меня.
«Ледяная змеиная шкура…»
Ледяная змеиная шкураС лёгким треском сползает с Невы.Далеко нам до строящей курыБогатеям гордячки-Москвы.
До шелкового далеко нам,До Садового пояска,До басового – в злате иконном —До господского говорка.
А и наша держава не промах —Налетай, кому надо воров:То-то в ваших гуляют хоромахНедомерки из наших дворов.
То-то к вам понасыпалось бесовИз глубоких чухонских болот,Чтобы, воздух измяв и изрезав,Время вывернуть наоборот,
До кровавой мездры. Не до жиру —Быть бы живу да в щёлку залечь.Это месть. А не надо порфируГрубо стаскивать с мраморных плеч,
С департаментов и присутствий,С жёлто-белых, застывших во снеПлощадей, по которым несутсяИ безумный фельдъегерь, и снег.
На Москве-то всё гладкие лица,Без гульбы да потравы – ни дня.И шипит отставная столица,Как змея под копытом коня.
«Мост. Тающий лёд…»
Мост. Тающий лёд.На куполах туман.Из полыньи пьётВетер, припав к губам
Мёртвой реки. Снег,Что пришёл не спросясьИ обнимал во сне,Превращается в грязь.
Как это – был и нет?На щеке, на грудиВот же его след.Только не уходи!
«Рука в руке дрожит синицей…»
Рука в руке дрожит синицей,А в небе тают журавлиИ огненная колесницаНеистового Илии.
Надулась воздуха рубаха,Как царство сокрушился лёд,Всё чаще вздрагивает птаха —То ли от страха, то ли от
Волны безжалостного счастья,Что горлом хлынуло – и с нимОбломки слов и льдинок мчатсяВ дыму и скрежете весны.
«Ну, что, душа? Что сидишь, тиха?»
Ну, что, душа? Что сидишь, тиха?Держишь горшок с землёй, а в нём – корешок греха —Чёрненький, с золотым, Божьим, переплетён.Страшно тебе, душа? Ну-ка, вставай, пойдёмМедленно вдоль реки, словно катя клубокПеред собой – смотри, как Его мир глубок:Жабры твои, душа, розовы, и глаза круглы,Гнутся вокруг стеклянные впадины и углы,Вьются скользкие ленты, колются рачьи усы,И плоские караси колеблются, как весы.Ну-ка, пошли, душа, дальше, стряхни песок,Берег, лесок – смотри, как Его мир высок:Ветер из полотна, облако из стекла,Быстро летают капель блестящие зеркала.Перья твои, душа, в крапинку, и круглы глаза,Выше рванулась, милая, да нельзя —Поясок натянулся, обвивая тебя, как дым —Тот самый, чёрненький, перепутанный с золотым.Вот и сиди, как Золушка, хмельные Божьи медыОтделяй от дёгтя, от неумытой беды.Страшно тебе, душа? А всё-таки не зовиНа помощь – не то нагрянут птицы да муравьи,Распутают сердце, быстрыми лапками шевеля, —Тут-то оно и рассыплется, как земля.
Роман Сенчин
Морская соль
Поначалу это был не поселок, а дорожная станция. Устраивали такие на тракте километрах в тридцати-пятидесяти друг от друга, и старинные, с цепями на клыках ЗИСы, ГАЗы, МАЗы, КрАЗы переползали по узкой, с крутыми подъемами и спусками ленточке дороги от одной станции до другой; шофера отдыхали, отсыпались и ползли на своих громоздких, но маломощных машинах дальше… Четыреста километров от одного города до другого, которые сейчас пролетают часов за пять-шесть, тогда, полвека назад, занимали три-четыре дня, а то и больше. Зависит от того, какая погода, какой груз, есть ли горючее на заправках… Да и без поломки редко обходилось.
На станциях были заежки, чайные, дежурили грейдеры, ремонтные бригады, стояли камнедробилки, чтобы в гололед посыпать дорогу щебнем.
Возле станций селились люди, и постепенно станции превращались в поселки. Иногда крупные, жителей по триста-пятьсот.
Со временем автомобили становились совершеннее, дорогу выравнивали, покрывали асфальтом, и нужда в таком количестве станций стала пропадать. Закрывали их, и уходили люди. На новых картах возле кружочков с названиями появлялась в скобочках пометка («нежил.»). И вот теперь осталась одна «жилая» – поселок Арадан.
Расположен он почти посередине тракта: до одного города без малого двести километров тайги и перевалов, и до другого – двести с лишним километров перевалов, тайги и холмистой степи.
Вытянулся Арадан вдоль трассы в высокогорном ущелье: долгих восходов и закатов здесь не бывает – утром солнце быстро выкатывается из-за одной вершины, а вечером так же быстро закатывается за другую. Склоны гор покрыты хилыми, кривыми лиственницами. Сейчас, в середине сентября, они еще зеленоватые, веселые, но скоро станут рыжими, а потом, когда выпадет снег, будут пепельно-серыми, словно опаленными. Тоскливо тогда на них смотреть. Будет казаться, что весь мир такой – умерший. А оживет ли весной – неизвестно…
Ирина Антоновна, учительница русского языка и литературы, медленно шла к школе по единственной улице Арадана. Это был тот же тракт, благодаря которому возник поселок, но здесь, на этих двух километрах, он именовался – улица Шоссейная. Не будешь же на почтовом конверте писать: такой-то край, такой-то район, поселок Арадан, Федеральная автодорога М54, дом такой-то…
Сейчас, в девятом часу утра, на тракте пусто. Машины пойдут ближе к обеду – одни с юга, другие с севера. Из одного города в другой… Ребятишки после уроков встанут на обочине, наблюдая за пролетающими мимо их поселка грузовиками, легковушками, называя марки автомобилей, иногда, увидев незнакомую, споря, что это – «тойота» какая-нибудь новая или «ниссан»… Так же стояли пацанята и полвека назад, и тридцать лет назад. Иногда замрет старшеклассница, провожая быструю красивую машину, брызжущую бодрой музыкой, и в ее глазах будет такая тоска, что лучше не видеть…