BlackSpiralDancer
Unwritten
Примечания:
Soundtrack: Blue Stahli — Corner
"Unwritten" — "Ненаписанный"
I am the one inside you
And I am the one inside your veins
I am the one inside you
Over and over I'm here again!
© Blue Stahli — Corner
Как я докатился до этого?..
Я словно потерял чувствительность, будто запертый в собственном разуме, в собственной фантазии. Потеря фокуса, неспособность сосредоточиться на мире вокруг, увидеть глубину, почувствовать реальность вещей вокруг. Они выглядят лишь фоном, картонными декорациями, не более. На автомате замечаешь надписи, обходишь людей в потоке и лужи под ногами. Но даже сны и выдуманный мир по ту сторону экрана — и то более реальны, осязаемы.
Вот только и эти образы меркнут, я их теряю. Они ускользают из-под пальцев, набирающих текст; они пропадают из сознания, не способного в них поверить; тают перед глазами, видящими только стену экрана перед собой.
Всё пустое, плоское, искусственное.
Даже эти строчки сейчас кажутся мне всего лишь хорошей формулировкой — за которой не стоит ничего.
* * *Enter
Каретку набора сдвинуло на следующую строку. Вертикальная черта мигала, словно вопросительно, ожидая продолжения.
Убрав руки с клавиатуры и откинувшись на спинку кресла, Анатолий снял очки и устало потер глаза ладонями. Негромкая музыка в наушниках сейчас была единственным звуком в пустой тихой квартире, отключи её — ничего не останется. Освещения практически не было, кроме неяркого света от дисплея ноутбука; за окном стояла непроглядная темень, не озаряемая фонарями. Время уже перевалило за час ночи.
Всю жизнь проведя в шумном центре города, с родственниками в квартире, парень чувствовал себя неуютно, находясь один посреди молчащего окружения окраины. Вместе с раздражавшим шумом пропало и что-то ещё. Или ничего и не пропадало, просто без этого шума стал слышен голос мыслей, настойчивый и постоянный. Мыслей, на автомате выстраивающих предложения, подбирающих слова, механически описывающих каждое ощущение, даже самих себя. Под коркой слов пульсировали поверхностные эмоции, нечто, для чего нет подходящих выражений. А ещё глубже за ними вскрывалась пустота.
Лишенная интересов и порывов пустота.
Музыка как-то помогала заполнить её, пока свет монитора отвлекал внимание от черной пропасти за окном. Последняя становилась ещё черней и глубже, если включить простую лампу, как черней и глубже становилась темнота за дверью комнаты.
Ровные строчки плыли в глазах. Они казались пустыми, чужими, лишенными смысла. Давно пропало то будоражащее ощущение погони за образами, когда строки не поспевают за мыслями, воплощаемыми в слова на экране; сознание судорожно хватается за то, что видит внутренний взгляд. Когда не видно букв, пальцы не ощущают клавиатуру, не слышен навязчивый повторяющийся трек в наушниках. Когда пытаешься запечатлеть картину перед внутренним взором, не замечая, как проговариваешь всё вслух, захлебываясь; стремишься опередить ход мыслей, передать всё, не задумываясь ни на миг, как это будет звучать.
Сейчас же остались только символы. Пустые значки, с трудом складывающиеся в слова, кажущиеся чужими. Вроде и понятные, но лишенные смысла, словно ты смотришь текст на знакомом, но всё же чужом языке.
Толя знал, что и как писать дальше. И наловчившееся сознание механически продолжало подбирать слова, неторопливо следуя за мыслями. Но перед глазами не было картины. Не то чтобы персонажи рассказа казались пустыми и картонными — хуже.
Таким казалось всё, от начала и до конца.
Тупые щелчки мыши, сменяющиеся окна на экране; воспаленными глазами автор наискосок проглядывал свои старые рассказы и повести, ища, за что зацепиться, где найти хотя бы отголосок былого запала. Он хорошо помнил, как писал раньше, с каким воодушевлением, вкладывая всего себя в каждое слово. Но сейчас все эти рассказы казались пустыми, бессмысленными. Местами излишне пафосные, местами чрезмерно наивные и по-детски жестокие. Да, это была именно та «детская жестокость», не в полной мере осознаваемая, принимаемая обычно за «реалистичное описание травм». На деле же — бессмысленное издевательство, за которым скрываются желание выместить злобу да чувство власти над чужой жизнью, какие чувствует ребенок, вырывающий крылья пойманной птице.
Несколько щелчков — на экране опять полотно Word’а, обрывающийся в белую пропасть текст, да мигающая каретка на новой строке.
Backspace
Каретка отъехала обратно в конец предыдущего абзаца, всё так же вопросительно мигая.
Образов не было. Ничего не было. Даже музыка начинала раздражать, только не хотелось её выключать, не хотелось оставаться в тишине, и слух цеплялся за неё, на автомате, механически переводя текст на русский.
Привычка требовала продолжать, в ритме выбивая слова. Но и слов так же не было. Это всё было совсем не то, что хотелось написать.
Не то, что хотелось увидеть.
Не то, ради чего стоило писать дальше.
Вздохнув и сняв наушники, Толя снова вернулся к тексту. Рассказ надо было закончить, чтобы вычеркнуть из списка удерживаемых в голове идей ещё одну, освободить пустое место, чтобы стало одной обузой меньше.
Написать и забыть, чтобы она больше не грызла изнутри. Как и всегда.
Всегда.
Ты так делал всегда: не реализовывал то, что так хотел увидеть, а попросту отвязывался от настойчивых образов, лезущих в голову. Или нет?
Нет, конечно. Иногда приходила идея, целиком и полностью захватывающая меня, и я мечтал видеть её. Мечтал оживить героев. Порой ради одной сцены, такой сладкой, сводящей с ума, готов был создать и оживить, поднять с листа целый мир.
Который неизменно спускал всё вниз, во мрак и кровь…
Ночь — плохое время суток. Слишком тихо. Оставшись один в тишине и без света, начинаешь слышать себя. Закрывая слипающиеся глаза, задумываться о том, о чём не хочется думать.
И получать в ответ то, что совершенно не хочешь слышать.
…Настолько глубоко в темноту, вниз по дороге с тупиком в конце, что даже когда ты добирался до той самой сцены, ты уже не мог написать её такой, какой видел, не так ли? Не мог ощутить её вкус, её прежнее очарование? И это не образ выцвел со временем — ты всё испортил сам, стремясь сделать из написанного «реалистичную» историю…
Привычка говорить с самим собой стала навязчивой манией, когда никого не оставалось рядом. Говорить и отвечать себе. Порой насмешливо, порой грубо, порой успокаивая, но неизменно — находя другое мнение, не соглашаясь. И, как и всегда, говоря с собой не образами, не отрывочными фразами, а чётко оформленными словами, выстраиваемыми мостами предложениями.
…Реалистичную! Рассказать людям вокруг «сказку», показав всё, как было бы «без прикрас», показав «жизнь». Зацикленный на разбивании «глупых мечт», с ними разбиваешь и то, для чего ты писал.
Пальцы автора зависли над клавиатурой. Ему показалось, или он заметил движение? Нет, ничего, вот только мысли сбились, и Толя в очередной раз потерял цепочку размышлений.
Тишина в сознании.
Пустота под руками.
Анатолий долго смотрел на белую преграду экрана, на расплывающиеся, двоящиеся в глазах строчки. Взгляд пополз выше, зацепившись за тень на стене. Только что сонливо слипавшиеся, глаза резко раскрылись. Не мигая, парень уставился на чётко выделяющуюся из окружения деталь, которой тут по определению не могло быть, если только в комнате не находился кто-то ещё.
Что было невозможно.
Ты пишешь ради иллюзии, которую сам же и ломаешь, называя нелепой мечтой! Помешанный на том, чтобы донести до читателей «правду жизни», хотя сам её не знаешь. Тебе лишь кажется, будто ты всё понимаешь в жизни. Ты будто ребенок, впервые увидевший жестокость мира вокруг, и решивший, что в жизни всё такое.
Ты видишь лишь одну сторону медали, неизменно плохую, утверждая, что у медали нет оборотной стороны…
Пульсирующее чувство страха, как когда не можешь смотреть в абсолютно черный проем двери, боясь увидеть нечто кошмарное. Разум понимает, что это не более чем порождение фантазии, обман зрения, но чувства говорят обратное. И всё же медленно оборачиваешься, уже готовый увидеть — как и обычно — там за спиной всего лишь ободранную стену, ничего более.
Дрожь ударом проходит по телу, заставляя вскочить.