Хорхе Луис Борхес
Страсть к Буэнос-Айресу
Труко
Колода перекраивала жизнь.Цветные талисманы из картонастирали повседневную судьбу,и новый улыбающийся мирпреображал похищенное времяв безвредные проделкидомашних мифов.В границах столикатекла иная жизнь.Лежала незнакомая странас горячкой ставок, риском понтировки,всевластьем меченосного туза —всесильного Хуана Мануэляи кладезем надежд — семеркой черв.Неспешный матеумерял слова,перипетии партийповторялись —и вот уж нынешние игрокикопируют забытые сраженья,и воскрешаются за ходом ходроды давным-давно истлевших предков,все те же строки и все те же штукистолице завещавших навсегда.
Дворик
Ввечеругасит краски дворик утомленный.Понапрасну полная лунапрежней страсти ждет от небосклона.Дворик, каменное руслосиневы,сбегающей по кровлям.Вечность, безмятежна и светла,на распутье звездном замерла.Краткий праздник дружбы потаеннойс чашею, беседкой и колонной.
Надгробная надпись
Полковнику Исидоро Суаресу,
моему прадедуПронес отвагу через Кордильеры.Не уступил ни кряжам, ни врагу.Его рука не знала колебаний.Вошел в Хунин с победой, закаливиспанской кровью пики перуанцев.Подвел итог пережитому в прозесухой, как боевой сигнал рожка.Скончался в ссылке. От него осталосьнемногое: лишь слава и зола.
Роза
Та роза,которая вне тленья и стиха, —всего лишь аромат и тяжесть, розачернеющих садов, глухих ночей,любого сада на любом закате,та, воскресающая волшебствомалхимика из теплой горстки пепла,та роза персов или Ариосто,единая вовеки,вовеки роза роз,тот юный платонический цветок —слепая, алая и для стиханедосягаемая роза.
Пустая комната
Красное деревов смутном мерцанье шпалердлит и длит вечеринку.Дагерротипыманят мнимой близостью лет,задержавшихся в зеркале,а подходишь — мутятся,как ненужные датыиз памяти стершихся празднеств.Сколько лет нас зовутих тоскующие голоса,едва различимы теперьранним утром далекого детства.Свет наставшего днябудит оконные стеклакруговертью и гамом столицы,все тесня и глуша слабеющий отзвукбылого.
Росас
В тиши гостиной,где цедят время строгие часы,уже не горяча и не тревожакрахмальную опрятность покрывал,чуть охладивших алый пыл каобы,укором друга кто-то уронилзловещее и родственное имя.И лег на времяпрофиль палача,не мрамором сияя на закате,а навалившись мраком,как будто тень далекого хребта,и бесконечным эхом потянулисьулики и догадкиза беглым звуком, брошенным мельком.Своею низостью вознесено,то имя было разореньем дома,безумным обожаньем пастушьяи страхом стали, холодящей горло.Забвение стирает долг умерших,оплаченный натурою смертей;они питают Время,его неутомимое бессмертье,чей тайный суд за родом губит роди в чьей до срока отворенной ране —последний Бог в последнее мгновеньеее закроет! — вся людская кровь.Не знаю, был ли Росасслепым клинком, как верили в семье;я думаю, он был как ты и я —одним из многих,крутясь в тупой вседневной суетеи взнуздывая карой и порывомбезверье тысяч.Теперь неизмеримые моряпростерты между родиной и прахом.И жизнь любого, сколь бы ни жалка,торит свой путь в ничтожестве и мраке.И Бог его уже почти забыл,и это милость, а не поношенье —отсрочка бесконечного распадаминутным подянием вражды.
Конец года
Не символическаясмена цифр,не жалкий троп,связующий два мига,не завершенье оборота звездвзрывают тривиальность этой ночии заставляют ждатьтех роковых двенадцати ударов.Причина здесь иная:всеобщая и смутная догадкао тайне Времени,смятенье перед чудом —наперекор превратностям судьбыи вопреки тому, что мы лишь каплиневерной Гераклитовой реки,в нас остается нечтонезыблемое.
Стыд перед умершим
Свободен от надежд и сожалений,абстракция, неуловимость, нечтобезвестное, как завтра, каждый мертвый —не просто мертвый, это смерть сама.Бог мистиков, лишенный предикатов,умерший не причастен ни к чему,сама утрата и опустошенность.Мы забираем все,последний цвет и звук:вот двор, который взглядом не обнимет,вот угол, где надежду ожидал.И даже эти мысли,наверное, не наши, а его.Как воры, мы на месте поделилибесценный скарб его ночей и дней.
Возвращение
Сегодня, после многих лет разлуки,вернувшись в дом, где я когда-то рос,я чувствую, что все кругом чужое.
Я прикасался к выросшим деревьямтак, словно гладил спящее лицо,и проходил по старым тропкам сада,как будто вспоминал забытый стих,а под закатным полноводьем виделкак хрупкий серпик молодой луныукрылся под разлатою листвоютемневшей пальмы,как птенец в гнезде.
Как много синевывберет в колодец этот смутный дворики сколько несгибаемых закатовпадет в том отдаленном тупике,и молодую хрупкую лунуеще не раз укроет нежность сада,пока меня своим признает доми. как бывало, станет незаметным!
Бенарес
Игрушечный, тесный,как сдвоенный зеркалом сад,воображаемый город,ни разу не виденный въяве,ткет расстояньяи множит дома, до которых не дотянуться.Внезапное солнцеврывается, путаясь в тьмехрамов, тюрем, помоек, дворов,лезет на стены,искрится в священной реке.Стиснутый город,расплющивший опаль созвездий,перехлестывает горизонт,и на заре, полнойснами и эхом шагов,свет расправляется паветвью улиц.Разом светаетв тысячах окон,обращенных к Востоку,и стон муэдзинас вознесшейся башнипечалит рассветную свежесть,возвещая столице несчетных божестводиночество истого Бога.(Только подумать:пока я тасую туманные образы,мой воспеваемый город живетна своем предназначенном месте,со своей планировкой,перенаселенной как сон, —лазареты, казармыи медленные тополя,и люди с прогнившими ртамии смертной ломотой в зубах.)
Простота
Садовая калиткаоткроется сама,как сонник на зачитанной странице.И незачем опятьзадерживаться взглядом на предметах,Что памятны до мелочи любой.Ты искушен в привычках и сердцахи в красноречье недомолвок, тонких,как паутинка общности людской.А тут не нужно слови мнимых прав:всем, кто вокруг, ты издавна известен,понятны и ущерб твой, и печаль.И это — наш предел:такими, верно, и предстанем небу —не победители и не кумиры,а попросту сочтенные за частьРеальности, которая бесспорна,за камень и листву.
Прощание
Теперь между тобой и мной преградатрехсот ночей — трехсот заклятых стен -и глуби заколдованного моря.
Не содрогнувшись, время извлечетглубокие занозы этих улиц,оставив только шрамы.(Лелеемая мука вечеров,и ночи долгожданных встреч с тобою,и бездыханная земля, и небо,низвергнутое в лужи,как падший ангел…И жизнь твоя, подаренная мне,и запустенье этого квартала,пригретого косым лучом любви…)
И, окончательный, как изваянье,на землю тенью ляжет твой уход.
Из написанного и потерянного году в двадцать втором