Даниил Андреев
Голоса веков
(1906–1959)Палестинская мелодия
Гладит предутренний ветер вечно-священные камни.Над Галилеею грустной руки воздел муэдзин.Лижет бесшумное время прах Вифлеема и Канны,И с минаретов вечерних слышно: Алла-иль-Алла.
Розовым встанут миражем храмы и рощи Дамаска,Жены под светлой чадрою нижут сапфир и опал.Лишь набегающий ветер, волн благосклонная ласка…Смолкли призывные трубы Ангела, Льва и Орла.
Но, как и прежде, задумчивы те же рыбацкие мрежи,Дремлют гроба крестоносцев, миррой и кедром дыша,И разноликие толпы молятся снова и снова,К плитам Господнего Гроба с моря и суши спеша.
1930-е
Серебряная ночь пророка
Над белоснежною Меккою гибкой планеты хвост,Дух песков накалённых и острых могучих звёзд.Звёзды вонзают в душу тысячи звонких жал….Благоговейный трепет сердце пророка сжал.Слышится ближе, ближе шум непомерных крыл:Конь с человеческим ликом россыпи неба скрыл;Грива — белыми волнами, сам он — словно туман;Имя коню — Молния, эль-Бохран.Мчит пророка на север десятикрылый гонец,Хлещет сирийский ветер, душит, и наконец,Весь запылён пустынею, сполохами палим,Сходит ночной наездник в спящий Иерусалим.
В уединённом храме ждут Моисей и Христос,Вместе молятся трое до предрассветных рос.И в выси, откуда Солнце чуть видимо, как роса,Конь ездока возносит на Первые Небеса.
Иерархии гигантские ширятся впереди:Между очами ангела — тысяча дней пути…Но на последнее Небо глагол непреклонный звал:Скрывают лицо Аллаха семьдесят покрывал,И за покрывалами — голос, как ста водопадов шум,Как опоясанный громом и молниями самум:— Восстань и гряди, избранник, вдоль всех городов и стран,Провозглашай народам Мой истинный Аль-Коран!
Головокруженье… омут… отпрянувшие Небеса,Звёзды, летящие вверх… Гаснущие голоса…Толща холодных туч… Старый кирпич стен…Ещё не остывшее ложе и плоти свинцовый плен.По-прежнему бдит над Меккой белой кометы хвост,Дух песков остывающих и острых могучих звёзд.
1933
Титурель
1— Кто ты, мальчик? куда?.. Твои волосыНежней королевского золота,Тебе пажом надо стать…Отчего ты один? Где мать?
— Титурэль мое имя. Я вышел,Когда рассказал мне дедО песне: он сам её слышалИ прекраснее в мире нет.Ту песню ангелы пелиВ Сальватэрре, земле святой…Нет на свете другой мне цели,Как дорога к стране той.
— Ты ошибся, дитя. ТудаНадо плыть по многим морям.Попадают даже судаТо к пиратам, то к дикарям;А когда каравелла в штормНа подводной рухнет скалеЯйца чаек, единственный корм,Испечёшь ты в тёплой золе.Но нечего будет пить,И когда оборвётся нить,Ты обрадуешься концу.Возвращайся ж, дитя, к отцу.
Меняются годы, несутся года и года,Мужает упорство, духовная крепнет страда,И встречные птицы с небесным лучом на крылеВсё дальше и дальше манят его в путь по земле.
2— Кто ты, юноша? и куда?Благородна твоя стать,Твои тонкие руки не знают труда,Тебе надо рыцарем стать!
— Мне не надо быть рыцарем. В рубище сером,Как Спаситель ходил по земле,Я достигну скорей СальватэррыВ этом мире, лежащем во зле.
— В Сальватэрру путь долог и крут.Далека твоя цель ю не дойти!Византийцы в рабы продадут,Сарацины убьют по пути.
— Но не знаю другой я цели;Невозможен мне путь иной.Помолись о рабе Титурэле,О дороге его земной.
Меняются страны, несутся года и года,Встают из-за моря империи и города,И плачутся ветры, и волны бушуют во мглеО пламенном хоре, которого нет на земле.
3— Без оружия?! Путник, зачемТы бредешь в эту степь один?Азра пала, пал Вифлеем,По пятам спешит Саладин!
— Но к неверным проникну легче яБез оружия и щита.Да будут щитом мне вера моя,Смирение и нищета.
— Э, мы тоже верили прежде,Пока от бед и утратНас хранило, подобно надежде,Имя Конрада Монферрат.
Но погиб он — и пламень верыПобеды нам не стяжал:Оттеснены тамплиеры,И Тевтонский орден — бежал.
Меняется время, несутся года и года,Нигде нет покоя, нигде, никогда, никогдаИ чайки, и бури, и кедры на кажлой скалеТоскуют о хоре, которого нет на земле.
4— Мир тебе, страник Аллаха!Гостем быть удостой,Стопы от жаркого прахаПод кровом шатра омой.Ты стар, голова в сединах,Но вижу твой дух — в огне.Когда до святой МединыДойдешь — помолись обо мне.
— Брат! Не святыня Каабы,Не царственный город ИсламаНе мудрость ученых арабов,Не светоч Христова ХрамаИная жжет меня рана,И жажда неутолимаНи пенной струей Иордана,Ни солнцем Иерусалима.
Уж силы мои догорели,Но слава нищей судьбе…Молись о рабе Титурэле,Как я молюсь о тебе.
В песках Сальватэрры влачатся года и года,Барханы песчаные за чередой череда,И лишь умирая, во всепоглощающей мгле,Услушит он голос, которого ждал на земле.
Прострут ему ангелы дивную Кровь в ХрусталеПричастье и радость для мира, лежашего в зле,Чтоб в горних высотах, молчаньем и тайной объят,Хранил ее вечно незыблемый град Монсальват.
И будут сходить от обители по ледникамНародоводители к новым и новым векам,Пока на земле хоть один еще есть пилигрим,Духовную жаждой, как пламенем смертным, палим.
1934
* * *Мне радостно обнять чеканкой строк,Как влагу жизни — кубком пира,Единство цели, множество дорогВ живом многообразье мира.
И я люблю — в передрассветный мигЧистейшую, простую негу:Поднять глаза от этих мудрых книгК горящему звездами небу.
Как радостно вот эту весть вдохнуть —Что по мерцающему сводуНеповторимый уготован путьЗвезде, — цветку, — душе, — народу.
1935
Восход души
* * *Бор, крыши, скалы, — в морозном дыме.Финляндской стужей хрустит зима.На льду залива, в крутом изломе,Белеет зябнущих яхт корма.
А в Ваммельсуу, в огромном доме,Сукно вишнёвых портьер и тьма.
Вот кончен ужин. Сквозь дверь налевоСлуга уносит звон длинных блюд.В широких окнах большой столовой —Закат в полнеба, как Страшный суд.
Под ним становится снег багровымИ красный иней леса несут.
Ступая плавно по мягким сукнам,По доскам лестниц, сквозь тихий домПодносит бабушка к страшным окнамМеня пред детски-безгрешным сном.
Пылая, льется в лицо поток нам,Грозя в молчанье нездешним злом.
Он тихий-тихий… И в стихшем домеМолчанью комнаты нет конца.Молчим мы оба. И лишь над нами,Вверху, высоко, шаги отца:
Он мерит вечер и ночь шагами,И я не вижу его лица.
Игрушечному медведю, пропавшему при аресте
Его любил я и качал,Я утешал его в печали;Он был весь белый и урчал,Когда его на спинку клали.
На коврике он долго днемСидел притворно неподвижен,Следя пушинки за окномИ крыши оснеженных хижин.
Читался в бусинках испугИ легкое недоуменье,Как если б он очнулся вдругВ чужом неведомом селенье.
А чуть я выйду — и уж вотОн с чуткой хитрецою зверяТо свежесть через фортку пьет,То выглянит тишком из двери.
Когда же сетки с двух сторонНас оградят в постельке белой,Он, прикорнув ко мне, сквозь сонВдруг тихо вздрогнет теплым телом.
А я, свернувшись калачом,Шепчу, тревожно озабочен:— Ну, что ты, Мишенька? о чем?Усни. Пора. Спокойной ночи.
И веру холил я свою,Как огонек под снежной крышей,О том, что в будущем раюМы непременно будем с Мишей.
* * *Она читает в гамаке.Она смеется — там, в беседке.А я — на корточках в пескеМой сад ращу: втыкаю ветки.
Она снисходит, чтоб в крокетНа молотке со мной конаться…Надежды нет. Надежды нет.Мне — только восемь. Ей — тринадцать.
Зов на прогулку под лунойОна ко взрослым повторила.И я один тащусь домой,Перескочив через перила.
Она с террасы так легкоПорхнула в сумерки — как птица…Я ж — допиваю молоко,Чтоб ноги мыть и спать ложиться.
Куда ведет их путь? в поля?Змеится ль меж росистых трав он?А мне — тарелка киселяИ возглас фройлен: «Шляфен, шляфен!»
А попоздней, когда уйдетМешающая фройлен к чаю,В подушку спрячусь, и пойметЛишь мать в раю, как я скучаю.
Трещит кузнечик на лугу,В столовой — голоса и хохот…Никто не знает, как могуЯ тосковать и как мне плохо.
Все пламенней, острей в грудиВскипает детская гордыня,И первый, жгучий плач любвиХранится в тайне, как святыня.
* * *Есть кодекс прав несовершеннолетних:Крик, драка, бег по краю крыш, прыжки,Игра с дождем, плесканье в лужах летних,Порт из камней, из грязи — пирожки.
О покорителях морей и сушиЧитать, мечтать и намечтавшись всласть,Перемахнуть через заборы, крастьВ саду зеленые, сырые груши
И у костра смолистого, в ночном,Когда в росе пофыркивают кони,Картофель, обжигающий ладони,Есть перед сном — прохладным, свежим сном.
Мы — мальчики: мы к юному народуПринадлежим и кровью и судьбой.Бывает час, когда мы не на бой,Но для игры зовем к себе природу,
С малиновками беглый свист скрестя,Баюкаясь на сочных травах маяИль брызги блещущие поднимаяИ по песку горячему хрустя.
Текут года, нам не даруя дваждыБеспечных лет восторг и широту,Но жизнь щедра, и в жизни ведал каждыйХоть раз один живую щедрость ту.
* * *Милый друг мой, не жалей о старом,Ведь в тысячелетней глубинеЗрело то, что грозовым пожаромВ эти дни проходит по стране.
Вечно то лишь, что нерукотворно.Смерть — права, ликуя и губя:Смерть есть долг несовершенной формы,Не сумевшей выковать себя.
* * *Вижу, как строится, слышу, как рушится.Все холодней на земной стезе…Кто же нам даст железное мужество,Чтобы взглянуть в глаза грозе?
Сегодня с трибуны слово простоеВ громе оваций вождь говорил.Завтра обломки дамб и устоевЖадно затянет медленный ил.
Шумные дети учатся в школах.Завтра — не будет этих детей.Завтра — дожди на равнинах голых,Месиво из чугуна и костей.
Скрытое выворотится наружу.После замолкнет и дробь свинца.И тихое зеркало в красных лужахНе отразит ничьего лица.
Лесная кровь