Владимир Набоков - Poems and Problems. Poems

1. Дождь пролетел

Дождь пролетел и сгорел на лету.     Иду по румяной дорожке.Иволги свищут, рябины в цвету,     белеют на ивах сережки.

Воздух живителен, влажен, душист.     Как жимолость благоухает!Кончиком вниз наклоняется лист     и с кончика жемчуг роняет.

Выра, Май 1917

2. К Свободе

Ты медленно бредешь по улицам бессонным;на горестном челе нет прежнего луча,зовущего к любви и высям озаренным.В одной руке дрожит потухшая свеча.Крыло подбитое по трупам волочаи заслоняя взор локтем окровавленным,обманутая вновь, ты вновь уходишь прочь,а за тобой, увы, стоит все та же ночь!

Гаспра (Крым), 3/16 декабря 1917

3. Еще безмолвствую и крепну я в тиши

Еще безмолвствую и крепну я в тиши.Созданий будущих заоблачные граниеще скрываются во мгле моей души,как выси горные в предутреннем тумане.Приветствую тебя, мой неизбежный день.Все шире, шире даль, светлей, разнообразней,и на звенящую на первую ступеньвсхожу, исполненный блаженства и боязни.

Ливадия (Крым), 4 апреля 1919

4. Номер в гостинице

Не то кровать, не то скамья.Угрюмо-желтые обои.Два стула. Зеркало кривое.Мы входим — я и тень моя.

Окно со звоном открываем:спадает отблеск до земли.Ночь бездыханна. Псы вдалитишь рассекают пестрым лаем.

Я замираю у окна,и в черной чаше небосвода,как золотая капля меда,сверкает сладостно луна.

Севастополь, 8 апреля 1919

5. Солнце: Слоняюсь переулками…

Слоняюсь переулками без цели,прислушиваюсь к древним временам:при Цезаре цикады те же пели,и то же солнце стлалось по стенам.

Поет платан, и ствол в пятнистом блеске;поет лавчонка; можно отстранитьлегко звенящий бисер занавески:поет портной, вытягивая нить.

И женщина у круглого фонтанапоет, полощет синее белье,и пятнами ложится тень платанана камни, на корзину, на нее.

Как хорошо в звенящем мире этомскользя плечом вдоль меловых оград,быть русским заблудившимся поэтомсредь лепета латинского цикад!

Сольес-Пон, 19 августа 1923

6. La Bonne Lorraine[1]

Жгли англичане, жгли мою подругу,на площади в Руане жгли ее.Палач мне продал черную кольчугу,клювастый шлем и мертвое копье.

Ты здесь со мной, железная святая,и мир с тех пор стал холоден и прост:косая тень и лестница витая,и в бархат ночи вбиты гвозди звезд.

Моя свеча над ржавою резьбоюдрожит и каплет воском на ремни.Мы, воины, летали за тобою,в твои цвета окрашивая дни.

Но опускала ночь свое забрало,и, молча выскользнув из лат мужских,ты, белая и слабая, сгоралав объятьях верных рыцарей твоих.

Берлин, 1924

7. Герб

Лишь отошла земля родная,в соленой тьме дохнул норд-ост,как меч алмазный, обнажаясредь облаков стремнину звезд.

Мою тоску, воспоминаньяклянусь я царственно беречьс тех пор, как принял герб изгнанья:на черном поле звездный меч.

Берлин, 24 января 1925

8. Мать

Смеркается. Казнен. С Голгофы отвалив,спускается толпа, виясь между олив,         подобно медленному змию;и матери глядят, как под гору, в туманувещевающий уводит Иоанн         седую, страшную Марию.

Уложит спать ее и сам приляжет он,и будет до утра подслушивать сквозь сон         ее рыданья и томленье.Что, если у нее остался бы Христоси плотничал, и пел? Что, если этих слез         не стоит наше искупленье?

Воскреснет Божий Сын, сияньем окружен;у гроба, в третий день, виденье встретит жен,         вотще купивших ароматы;светящуюся плоть ощупает Фома,от веянья чудес земля сойдет с ума,         и будут многие распяты.

Мария, что тебе до бреда рыбарей!Неосязаемо над горестью твоей         дни проплывают, и ни в третий,ни в сотый, никогда не вспрянет он на зов,твой смуглый первенец, лепивший воробьев         на солнцепеке, в Назарете.

Берлин, 1925

9. Люблю я гору

Люблю я гору в шубе чернойлесов еловых, потомучто в темноте чужбины горнойя ближе к дому моему.

Как не узнать той хвои плотнойи как с ума мне не сойтихотя б от ягоды болотной,заголубевшей на пути.

Чем выше темные, сырыетропинки вьются, тем яснейприметы с детства дорогиеравнины северной моей.

Не так ли мы по склонам раявзбираться будем в смертный час,все то любимое встречая,что в жизни возвышало нас?

Фельдберг (Шварцвальд), 31 августа 1925

10. Сновидение

Будильнику на утро задаю     урок, и в сумрак отпускаю,как шар воздушный, комнату мою,     и облегченно в сон вступаю.

Меня берет — уже во сне самом —     как бы вторичная дремота.Туманный стол. Сидящих за столом     не вижу. Все мы ждем кого-то.

Фонарь карманный кто-то из гостей     на дверь, как пистолет, наводит.И, ростом выше и лицом светлей,     убитый друг со смехом входит.

Я говорю без удивленья с ним,     живым, и знаю, нет обмана.Со лба его сошла, как легкий грим,     смертельная когда-то рана.

Мы говорим. Мне весело. Но вдруг —     заминка, странное стесненье.Меня отводит в сторону мой друг     и что-то шепчет в объясненье.

Но я не слышу. Длительный звонок     на представленье созывает:будильник повторяет свой урок,     и день мне веки прерывает.

Лишь миг один неправильный на вид     мир падает, как кошка, сразуна все четыре лапы, и стоит,     знакомый разуму и глазу.

Но, Боже мой, — когда припомнишь сон,     случайно, днем, в чужой гостиной,или, сверкнув, придет на память он     пред оружейною витриной,

как благодарен силам неземным,     что могут мертвые нам сниться.Как этим сном, событием ночным,     душа смятенная гордится!

1927

11. Снимок

На пляже в полдень лиловатый,в морском каникульном раюснимал купальщик полосатыйсвою счастливую семью.

И замирает мальчик голый,и улыбается жена,в горячий свет, в песок веселый,как в серебро, погружена.

И полосатым человекомнаправлен в солнечный песок,мигнул и щелкнул черным векомфотографический глазок.

Запечатлела эта пленкавсе, что могла она поймать:оцепеневшего ребенка,его сияющую мать,

и ведерцо, и две лопаты,и в стороне песчаный скат.И я, случайный соглядатай,на заднем плане тоже снят.

Зимой в неведомом мне домепокажут бабушке альбом,и будет снимок в том альбоме,и буду я на снимке том:

мой облик меж людьми чужими,один мой августовский день,моя не знаемая ими,вотще украденная тень.

Бинц, 20 августа 1927

12. В раю

Моя душа, за смертью дальнейтвой образ виден мне вот так:натуралист провинциальный,в раю потерянный чудак.

Там в роще дремлет ангел дикий,полупавлинье существо.Ты любознательно потыкайзеленым зонтиком в него,

соображая, как сначалао ней напишешь ты статью,потом… но только нет журналаи нет читателей в раю.

И ты стоишь, еще не верянемому горю своему:об этом синем сонном зверекому расскажешь ты, кому?

Где мир и названные розы,музей и птичьи чучела?И смотришь, смотришь ты сквозь слезына безымянные крыла.

Берлин, 25 сентября 1927

13. Расстрел