Евгений Евтушенко
БРАТСКАЯ ГЭС
Поэма
МОЛИТВА ПЕРЕД ПОЭМОЙ
Поэт в России — больше чем поэт.В ней суждено поэтами рождатьсялишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства,кому уюта нет, покоя нет.Поэт в ней — образ века своегои будущего призрачный прообраз.Поэт подводит, не впадая в робость,итог всему, что было до него.Сумею ли? Культуры не хватает…Нахватанность пророчеств не сулит…Но дух России надо мной витаети дерзновенно пробовать велит.И, на колени тихо становясь,готовый и для смерти и победы,прошу смиренно помощи у вас,великие российские поэты…Дай, Пушкин, мне свою певучесть,свою раскованную речь,свою пленительную участь —как бы шаля, глаголом жечь.Дай, Лермонтов, свой желчный взгляд,своей презрительности яди келью замкнутой души,где дышит, скрытая в тиши,недоброты твоей сестра —лампада тайного добра.Дай, Некрасов, уняв мою резвость,боль иссеченной музы твоей —у парадных подъездов, у рельсови в просторах лесов и полей.Дай твоей неизящности силу.Дай мне подвиг мучительный твой,чтоб идти, волоча всю Россию,как бурлаки идут бечевой.О, дай мне, Блок, туманность вещуюи два кренящихся крыла,чтобы, тая загадку вечную,сквозь тело музыка текла.Дай, Пастернак, смещенье дней,смущенье веток,сращенье запахов, тенейс мученьем века,чтоб слово, садом бормоча,цвело и зрело,чтобы вовек твоя свечаво мне горела.Есенин, дай на счастье нежность мнек березкам и лугам, к зверью и людями ко всему другому на земле,что мы с тобой так беззащитно любимДай, Маяковский, мнеглыбастость,буйство,бас,непримиримость грозную к подонкам,чтоб смог и я,сквозь время прорубаясь,сказать о немтоварищам потомкам.
ПРОЛОГ
За тридцать мне. Мне страшно по ночам.Я простыню коленями горбачу,лицо топлю в подушке, стыдно плачу,что жизнь растратил я по мелочам,а утром снова так же ее трачу.Когда б вы знали, критики мои,чья доброта безвинно под вопросом,как ласковы разносные статьив сравненье с моим собственным разносом,вам стало б легче, если в поздний часнесправедливо мучит совесть вас.Перебирая все мои стихи,я вижу: безрассудно разбазарясь,понамарал я столько чепухи…а не сожжешь: по свету разбежалась.Соперники мои,отбросим лестьи ругани обманчивую честь.Размыслим-ка над судьбами своими.У нас у всех одна и та же естьболезнь души.Поверхностность ей имя.Поверхностность, ты хуже слепоты.Ты можешь видеть, но не хочешь видеть.Быть может, от безграмотности ты?А может, от боязни корни выдратьдеревьев, под которыми росла,не посадив на смену ни кола?!И мы не потому ли так спешим,снимая внешний слой лишь на полметра,что, мужество забыв, себя страшимсамой задачей — вникнуть в суть предмета?Спешим… Давая лишь полуответ,поверхностность несем, как сокровенья,не из расчета хладного, — нет, нет! —а из инстинкта самосохраненья.Затем приходит угасанье сили неспособность на полет, на битвы,и перьями домашних наших крылподушки подлецов уже набиты…Метался я… Швыряло взад-впередменя от чьих-то всхлипов или стоновто в надувную бесполезность од,то в ложную полезность фельетонов.Кого-то оттирал всю жизнь плечом,а это был я сам. Я в страсти пылкой,наивно топоча, сражался шпилькой,где следовало действовать мечом.Преступно инфантилен был мой пыл.Безжалостности полной не хватало,а значит, полной жалости…Я былкак среднее из воска и металлаи этим свою молодость губил.Пусть каждый входит в жизнь под сим обетом:помочь тому, что долженствует цвесть,и отомстить, не позабыв об этом,всему тому, что заслужило месть!Боязнью мести мы не отомстим.Сама возможность мести убывает,и самосохранения инстинктне сохраняет нас, а убивает.Поверхностность — убийца, а не друг,здоровьем притворившийся недуг,опутавший сетями обольщений…На частности разменивая дух,мы в сторону бежим от обобщений.Теряет силы шар земной в пустом,оставив обобщенья на потом.А может быть, его незащищенностьи есть людских судеб необобщенностьв прозренье века, четком и простом?!…Я ехал по России вместе с Галей,куда-то к морю в «Москвиче» спешаот всех печалей…Осень русских далейпообок золотела все усталей,листами под покрышками шурша,и отдыхала за рулем душа.Дыша степным, березовым, соснистым,в меня швырнув немыслимый массив,на скорости за семьдесят, со свистом,Россия обтекала наш «Москвич».Россия что-то высказать хотелаи что-то понимала, как никто.Она «Москвич» вжимала в свое телои втягивала в самое нутро.И, видимо, с какою-то задумкой,скрывающей до срока свою суть,мне подсказала сразу же за Тулойна Ясную Поляну повернуть.И вот в усадьбу, дышащую ветхо,вошли мы, дети атомного века,спешащие, в нейлоновых плащах,и замерли, внезапно оплошав.И, ходоков за правдою потомки,мы ощутили вдруг в минуту тувсе те же, те же на плечах котомкии тех же ног разбитых босоту.Немому повинуясь повеленью,закатом сквозь листву просквожены,вступили мы в тенистую аллеюпо имени «Аллея Тишины».И эта золотая просквоженность,не удаляясь от людских недоль,снимала суету, как прокаженность,и, не снимая, возвышала боль.Боль, возвышаясь, делалась прекрасной,в себе соединив покой и страсть,и дух казался силою всевластной,но возникал в душе вопрос бесстрастный —и так ли уж всевластна эта власть?Добились ли каких-то измененийвсе те, кому от нас такой почет,чей дух обширней наших измерений?Добились?Или все как встарь течет?А между тем — усадьбы той хозяин,невидимый, держал нас на видуи чудился вокруг: то проскользаяседобородым облаком в пруду,то слышался своей походкой крупнойв туманности дымящихся лощин,то часть лица являл в коре огрублой,изрезанной ущельями морщин.Космато его брови прорасталив дремучести бурьянной на лугу,и корни на тропинках проступали,как жилы на его могучем лбу.И, не ветшая, — царственно древнея,верша вершинным шумом колдовство,вокруг вздымались мощные деревья,как мысли неохватные его.Они стремились в облака и недра,шумели все грознее и грозней,и корни их вершин росли из неба,вглубь уходя вершинами корней…Да, ввысь и вглубь — и лишь одновременно!Да, гениальность — выси с глубью связь!..Но сколькие живут все так же бренно,в тени великих мыслей суетясь…Так что ж, напрасно гениям горелосьво имя изменения людей?И, может быть, идей неустарелость —свидетельство бессилия идей?Который год уже прошел, который,а наша чистота, как во хмелю,бросается Наташею Ростовойк лжеопыту — повесе и вралю!И вновь и вновь — Толстому в укоренье —мы забываем, прячась от страстей,что Вронский — он черствее, чем Каренин,в мягкосердечной трусости своей.А сам Толстой?Собой же поколеблен,он своему бессилью не пример, —беспомощно метавшийся, как Левин,в благонаивном тщанье перемен?..Труд гениев порою их самихпугает результатом подсомненным,но обобщенья каждого из них,как в битве, — сантиметр за сантиметром.Три величайших имени Россиипусть нас от опасений оградят.Они Россию заново родилии заново не раз ее родят.Когда и безъязыко и незрячеона брела сквозь плети, батожье,явился Пушкин просто и прозрачно,как самоосознание ее.Когда она усталыми глазамиискала своих горестей исток, —как осмысленье зревшего сознанья,пришел Толстой, жалеюще-жесток,но — руки заложив за ремешок.Ну, а когда ей был неясен выход,а гнев необратимо вызревал, —из вихря Ленин вырвался, как вывод,и, чтоб ее спасти, ее взорвал!Так думал я запутанно, пространно,давно оставив Ясную Полянуи сквозь Россию мчась на «Москвиче»с любимой, тихо спящей на плече.Сгущалась ночь, лишь слабо розовеясьпо краешку…Летели в лоб огни.Гармошки заливались.Рыжий месяцзаваливался пьяно за плетни.Свернув куда-то в сторону с шоссе,затормозил я, разложил сиденья,и мы поплыли с Галей в сновиденьясквозь наважденья звезд — щека к щеке…Мне снился мирбез немощных и жирных,без долларов, червонцев и песет,где нет границ, где нет правительств лживых,ракет и дурно пахнущих газет.Мне снился мир, где все так первозданнотопорщится черемухой в росе,набитой соловьями и дроздами,где все народы в братстве и родстве,где нет ни клеветы, ни поруганий,где воздух чист, как утром на реке,где мы живем, навек бессмертны,с Галей,как видим этот сон — щека к щеке…Но пробудились мы…«Москвич» наш дерзкостоял на пашне, ткнувшийся в кусты.Я распахнул продрогнувшую дверцу,и захватило дух от красоты.Над яростной зарею, красной, грубой,с цигаркой, сжатой яростно во рту,вел самосвал парнишка стальнозубый,вел яростно на яростном ветру.И яростно, как пламенное сопло,над чернью пашен, зеленью луговсамо себя выталкивало солнцеиз яростно вцепившихся стогов.И облетали яростно деревья,и, яростно скача, рычал ручей,и синева, алея и ярея,качалась очумело от грачей.Хотелось так же яростно ворваться,как в ярость, в жизнь, раскрывши ярость крыл…Мир был прекрасен. Надо было дратьсяза то, чтоб он еще прекрасней был!И снова я вбирал, припав к баранке,в глаза неутолимые моиДворцы культуры.Чайные.Бараки.Райкомы.Церкви.И посты ГАИ.Заводы.Избы.Лозунги.Березки.Треск реактивный в небе.Тряск возков.Глушилки.Статуэтки-переросткидоярок, пионеров, горняков.Глаза старух, глядящие иконно.Задастость баб.Детишек ералаш.Протезы.Нефтевышки.Терриконы,как груди возлежащих великанш.Мужчины трактора вели. Пилили.Шли к проходной, спеша потом к станку.Проваливались в шахты. Пиво пили,располагая соль по ободку.А женщины кухарили. Стирали.Латали, успевая все в момент.Малярили. В очередях стояли.Долбили землю. Волокли цемент.Смеркалось вновь.«Москвич» был весь росистый.и ночь была звездами всклень полна,а Галя доставала наш транзистор,антенну выставляя из окна.Антенна упиралась в мирозданье.Шипел транзистор в Галиных руках.Оттуда,не стыдясь перед звездами,шла бодро ложь на стольких языках!О, шар земной, не лги и не играй!Ты сам страдаешь — больше лжи не надо!Я с радостью отдам загробный рай,чтоб на земле поменьше было ада!Машина по ухабам бултыхалась.(Дорожники, ну что ж вы, стервецы!)Могло казаться, что вокруг был хаос,но были в нем «начала» и «концы».Была Россия —первая любовьгрядущего…И в ней, вовек нетленно,запенивался Пушкин где-то вновь,загустевал Толстой, рождался Ленин.И, глядя в ночь звездастую, вперед,я думал, что в спасительные звеньясвязуются великие прозреньяи, может, лишь звена недостает…Ну что же, мы живые.Наш черед.
МОНОЛОГ ЕГИПЕТСКОЙ ПИРАМИДЫ