Александр Блок
СТИХОТВОРЕНИЯ 1912 ГОДА
«Ветр налетит, завоет снег…»
Ветр налетит, завоет снег,И в памяти на миг возникнетТот край, тот отдаленный брег…Но цвет увял, под снегом никнет…
И шелестят травой сухойМои старинные болезни…И ночь. И в ночь — тропой глухойИду к прикрытой снегом бездне…
Ночь, лес и снег. И я несуПостылый груз воспоминаний…Вдруг — малый домик на поляне,И девочка поет в лесу.
6 января 1912
«Шар раскаленный, золотой…»
Борису Садовскому
Шар раскаленный, золотойПошлет в пространство луч огромный,И длинный конус тени темнойВ пространство бросит шар другой.
Таков наш безначальный мир.Сей конус — наша ночь земная.За ней — опять, опять эфирПланета плавит золотая…
И мне страшны, любовь моя,Твои сияющие очи:Ужасней дня, страшнее ночиСияние небытия.
6 января 1912
«Повеселясь на буйном пире…»
Моей матери
Повеселясь на буйном пире,Вернулся поздно я домой;Ночь тихо бродит по квартире,Храня уютный угол мой.
Слились все лица, все обидыВ одно лицо, в одно пятно,И ветр ночной поет в окноНапевы сонной панихиды…
Лишь соблазнитель мой не спит;Он льстиво шепчет: «Вот твой скит.Забудь о временном, о пошломИ в песнях свято лги о прошлом».
6 января 1912
«Благословляю всё, что было…»
Благословляю всё, что было,Я лучшей доли не искал.О, сердце, сколько ты любило!О, разум, сколько ты пылал!
Пускай и счастие и мукиСвой горький положили след,Но в страстной буре, в долгой скукеЯ не утратил прежний свет.
И ты, кого терзал я новым,Прости меня. Нам быть — вдвоем.Всё то, чего не скажешь словом,Узнал я в облике твоем.
Глядят внимательны очи,И сердце бьет, волнуясь, в грудь,В холодном мраке снежной ночиСвой верный продолжая путь.
15 января 1912
АВИАТОР
Летун отпущен на свободу.Качнув две лопасти свои,Как чудище морское в воду,Скользнул в воздушные струи.
Его винты поют, как струны…Смотри: недрогнувший пилотК слепому солнцу над трибунойСтремит свой винтовой полет…
Уж в вышине недостижимойСияет двигателя медь…Там, еле слышный и незримый,Пропеллер продолжает петь…
Потом — напрасно ищет око:На небе не найдешь следа,В бинокле, вскинутом высоко,Лишь воздух — ясный, как вода…
А здесь, в колеблющемся зное,В курящейся над лугом мгле,Ангары, люди, всё земное —Как бы придавлено к земле…
Но снова в золотом туманеКак будто — неземной аккорд…Он близок, миг рукоплесканийИ жалкий мировой рекорд!
Всё ниже спуск винтообразный,Всё круче лопастей извив,И вдруг… нелепый, безобразныйВ однообразьи перерыв…
И зверь с умолкшими винтамиПовис пугающим углом…Ищи отцветшими глазамиОпоры в воздухе… пустом!
Уж поздно: на траве равниныКрыла измятая дуга…В сплетеньи проволок машиныРука — мертвее рычага…
Зачем ты в небе был, отважный,В свой первый и последний раз?Чтоб львице светской и продажнойПоднять к тебе фиалки глаз?
Или восторг самозабвеньяГубительный изведал ты,Безумно возалкал паденьяИ сам остановил винты?
Иль отравил твой мозг несчастныйГрядущих войн ужасный вид:Ночной летун, во мгле ненастнойЗемле несущий динамит?
1910—январь 1912
ШАГИ КОМАНДОРА
В. А. Зоргеифрею
Тяжкий, плотный занавес у входа, За ночным окном — туман.Что теперь твоя постылая свобода, Страх познавший Дон-Жуан?
Холодно и пусто в пышной спальне, Слуги спят, и ночь глуха.Из страны блаженной, незнакомой, дальней Слышно пенье петуха.
Что изменнику блаженства звуки? Миги жизни сочтены.Донна Анна спит, скрестив на сердце руки, Донна Анна видит сны…
Чьи черты жестокие застыли, В зеркалах отражены?Анна, Анна, сладко ль спать в могиле? Сладко ль видеть неземные сны?
Жизнь пуста, безумна и бездонна! Выходи на битву, старый рок!И в ответ — победно и влюбленно — В снежной мгле поет рожок…
Пролетает, брызнув в ночь огнями, Черный, тихий, как сова, мотор.Тихими, тяжелыми шагами В дом вступает Командор…
Настежь дверь. Из непомерной стужи, Словно хриплый бой ночных часов —Бой часов: «Ты звал меня на ужин. Я пришел. А ты готов?..»
На вопрос жестокий нет ответа, Нет ответа — тишина.В пышной спальне страшно в час рассвета, Слуги спят, и ночь бледна.
В час рассвета холодно и странно, В час рассвета — ночь мутна.Дева Света! Где ты, донна Анна? Анна! Анна! — Тишина.
Только в грозном утреннем тумане Бьют часы в последний раз:Донна Анна в смертный час твой встанет Анна встанет в смертный час.
Сентябрь 1910 — 16 февраля 1912
ПЛЯСКИ СМЕРТИ
1
Как тяжко мертвецу среди людейЖивым и страстным притворяться!Но надо, надо в общество втираться,Скрывая для карьеры лязг костей…
Живые спят. Мертвец встает из гроба,И в банк идет, и в суд идет, в сенат…Чем ночь белее, тем чернее злоба,И перья торжествующе скрипят.
Мертвец весь день трудится над докладом.Присутствие кончается. И вот —Нашептывает он, виляя задом,Сенатору скабрезный анекдот…
Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязьюПрохожих, и дома, и прочий вздор…А мертвеца — к другому безобразьюСкрежещущий несет таксомотор.
В зал многолюдный и многоколонныйСпешит мертвец. На нем — изящный фрак.Его дарят улыбкой благосклоннойХозяйка — дура и супруг — дурак.
Он изнемог от дня чиновной скуки,Но лязг костей музыкой заглушен…Он крепко жмет приятельские руки —Живым, живым казаться должен он.
Лишь у колонны встретится очамиС подругою — она, как он, мертва.За их условно-светскими речамиТы слышишь настоящие слова:
«Усталый друг, мне странно в этом зале» —«Усталый друг, могила холодна».—«Уж полночь». — «Да, но вы не приглашалиНа вальс NN. Она в вас влюблена…»
А там — NN уж ищет взором страстнымЕго, его — с волнением в крови…В ее лице, девически прекрасном,Бессмысленный восторг живой любви…
Он шепчет ей незначащие речи,Пленительные для живых слова,И смотрит он, как розовеют плечи,как на плечо склонилась голова…
И острый яд привычно-светской злостиС нездешней злостью расточает он…«Как он умен! Как он в меня влюблен!»
В ее ушах — нездешний, странный звон: То кости лязгают о кости.
19 февраля 1912
2
Ночь, улица, фонарь, аптека,Бессмысленный и тусклый свет.Живи еще хоть четверть века —Всё будет так. Исхода нет.
Умрешь — начнешь опять сначала,И повторится всё, как встарь:Ночь, ледяная рябь канала,Аптека, улица, фонарь.
10 октября 1912