Редьярд Киплинг
Избранные стихи из всех книг
Памяти Георгия Евсеевича Бена (1934–2008), работавшего над переводами стихов Р. Киплинга с 1958 года и до последних дней жизни. В эту книгу включено большинство его переводов из Киплинга, причем некоторые из них, выполненные в 2008 году, стали последними переводческими работами Г.Е. Бена.
Предуведомление
Сначала эта книга задумывалась, как сборник переводов на русский язык всех стихотворений из книг «Казарменные баллады» и «Семь морей», но по мере работы я понял три важные вещи: во-первых, многие стихи из других книг Киплинга относятся к лучшим в его поэтическом наследии, и было бы очень обидно их не публиковать; во-вторых, в «Казарменных балладах» и «Семи морях» есть откровенно слабые, неинтересные вещи, и не хочется портить читателю впечатление от Киплинга их публикацией; и наконец, в-третьих, есть стихи, существующие переводы которых мне настолько не нравятся, что мне не захотелось эти стихи включать. Конечно, когда мне казалось, что оригинал очень хорош, а перевод никуда не годится, я сам переводил стихотворение заново, но в тех случаях, когда и оригинал плохого перевода мне был не слишком интересен, я выбрасывал стихотворение из книги.
В раздел «Вставные стихи из прозаических книг» включены стихи к сказкам и рассказам о Маугли из 1-й и 2-й «Книг Джунглей» (кроме эпиграфов), а также некоторые из самых знаменитых киплинговских стихотворений, которые не включались автором ни в одну из книг стихов — они рассеяны по его прозе. Например, такие прославленные стихи, как «Boots» (известное по-русски под названием «Пыль»), «The Press» («Пресса»), «If» («Заповедь») фигурируют у автора только как вставные стихотворения внутри соответствующих новелл.
Многие переводы, входящие в эту книгу, публиковались уже не раз, они взяты как из парижской книжки 1986 г. (в переводах Г. Бена и В. Бетаки), давно ставшей библиографической редкостью, так и из нескольких сборников, вышедших в России после 90-х годов. Кое-что лучшее перепечатано и из первого русского издания стихов Киплинга (М., ГИХЛ, 1936), также ставшего библиографической редкостью.
Несколько стихотворений представлены здесь в двух-трех переводах. Есть тут совсем старые, давно полюбившиеся русскому читателю, переводы. Есть и довольно много совсем новых.
Многие стихотворения, никогда не переводившиеся на русский язык, представлены в этой книге впервые.
Переводы, помеченные знаком * — публикуются впервые.
Стихи, помеченные знаком ** — переведены впервые специально для этого издания.
Тексты выверены по стереотипному изданию «Rudyard Kipling's Verse: Definitive Edition», выпускаемому в Англии, Канаде и Австралии раз в 5–6 лет начиная с 1940 года.
В. Б. (Василий Бетаки)
Прелюдия[1]
Я делил с вами хлеб и соль…Вашу воду и водку пил,Я с каждым из вас умирал в его часЯ вашей жизнью жил.
Что осталось из вашей судьбыВ стороне от жизни моей?Ни в тяжком труде, ни в горькой беде,За волнами семи морей?
Я так нашу жизнь описал,Что людей забавлял мой рассказ…Только мы с вами знаем, что шутка дурная:Веселого мало для нас!
Перевел В. Бетаки
Пять стихотворений из юношеской книги
«Штабные песенки и другие стихотворения»
(«Департаментские песни»)
Основной итог*
Изменилась ли ЕвропаСо времен питекантропа?Некий предок, тот, чей лук был подлинней,Даже с мамонтом сражался,Носом к носу с ним встречался,И, как мы, плевать хотел на всех людей:
Лодку лучшую оттяпал,Бабу лучшую захапал,И чужой добычи кучу отхватил,Кем-то вырезанный идолЗа свою работу выдал,И улегся в самой классной из могил.
А пройдоха, что когда-тоСтал папашей плагиата,Заслужил хвалу и честь от короля!Фавориты и ворыПравят нами с той поры,Как себя считала девушкой земля.
В чем, скажите без обиды,Тайна некой пирамиды?Да, один подрядчик был других шустрей,Он сумел спереть казенныхПару-тройку миллионов,И в Египте стал богаче всех людей.А Иосиф? ПродвиженьеДо Начальника Снабженья[2]И ему не вредно было, ей же ей!
Извините, эта песняНе новей, не интереснейТех, что самый дальний предок распевал,Таковы уж человеки:Ныне, присно и вовекиВоровство на этом свете правит бал!
Перевел В. Бетаки
Шифр нравственности
Оставив юную жену хозяйничать по дому,Уехал Джонс на горный пост к афганскому кордону.Там гелиограф[3] был, и Джонс жене растолковалСигнальный шифр, чтоб ей с горы слать нежные слова.
Любовь ему вручила ум, ей красоту — Природа,И гелиограф их связал в честь Феба и Эрота.Джонс наставленья слал жене, когда вставал рассвет,И на закате тоже слал супружеский привет.
Он ей твердил: «Страшись юнцов, внушающих соблазны,И льстивых, лживых стариков с отеческою лаской».Но подозрительнее всех для Джонса, говорят,Был генерал-полковник Бенгс, заслуженный солдат.
Ущельем как-то ехал Бенгс, с ним штаб и адъютанты.Вдруг видят: гелиограф с гор сигналит беспрестанно.Они подумали: мятеж! туземцы жгут посты!Остановились — и прочли шифровку с высоты:
«Тире, и точка, и тире, тире, тире, и точка…»О черт! Давно ли генерал стал нежным ангелочком?«Мой птенчик… Козочка моя… Мой свет… Моя звезда…» —О дух милорда Уолсли! Кто сумел попасть туда? —
И штаб, как вкопанный, застыл, и адъютант опешил;Все стали, сдерживая смех, записывать депешу.А Джонс как раз на этот раз писал жене своей:«Не знайся с Бенгсом, он ведь здесь распутней всех, ей-ей!»
И, гелиографом с горы безжалостно сигналя,Из жизни Бенгса сообщал интимные детали;Тире и точками жене он мудрый слал наказ…Но, хоть Любовь порой слепа, у мира — много глаз.
И штаб, как вкопанный, застыл, и адъютант опешил,И генерал в седле краснел, читая, как он грешен;И наконец промолвил он (что думал он, не в счет):«Все это — частный разговор. Кррругом! Галоп! Вперед!»
И, к чести Бенгса, Джонсу он ни словом, ни взысканьемНе дал понять, что прочитал в горах его посланье.Но всем известно — от долин до пограничных рек,Что многочтимый генерал — распутный человек.
Перевел Г. Бен
Дурень*[4]
Жил-был дурень. Вот и молился он(Точно как я или ты!)Кучке тряпок, в которую был влюблен,Хоть пустышкой был его сказочный сон,Но Прекрасной Дамой называл ее он(Точно как я или ты).
Да, растратить года и без счета труда,И ум свой отдать и пот,Для той, кто про это не хочет и знать,А теперь то мы знаем, — не может знать,И никогда не поймет.
Дурней влюбленных на свете не счесть(Таких же, как я или ты),Загубил он юность, и гордость и честь(А что у дурней таких еще есть?)Ибо дурень — на то он дурень и есть…(Точно как я и ты).
Дурню трудно ли все, что имел, потерять,Растранжирить за годом год,Ради той, кто любви не хочет и знать,А теперь-то мы знаем — не может знатьИ никогда не поймет.
Дурень шкуру дурацкую потерял,(Точно как я или ты),А могло быть и хуже, ведь он понимал,Что потом уж не жил он, а существовал,(Так же как я и ты).
Ведь не горечь стыда, даже так — не беда(Разве что-то под ложечкой жжет!)Вдруг понять, что она не хотела понять,А теперь-то мы поняли — не умела понять,И ничего не поймет.
Перевел В. Бетаки
Моя соперница[5]
Я езжу в оперу, на бал -И все-то ни к чему:Я все одна, и до меняНет дела никому.Совсем не мне, а только ейВсе фимиам кадят.Затем, что мне семнадцать лет,А ей — под пятьдесят.
Я то бледна, то вспыхну вдругДо кончиков волос.Краснеют щеки у меня,А часто даже нос.У ней же краски на лицеГде надо, там лежат:Румянец прочен ведь у той,Кому под пятьдесят.
Я не могу себя подать,Всегда я так скромна!О, если б только я моглаСмеяться, как она,И петь все то, что я хочу, —Не то, что мне велят!Но мне всего семнадцать лет,А ей — под пятьдесят.
Вниманья молодых людейНе привлекаю я,А с ней танцуют те, кто ейГодятся в сыновья.Берем мы рикшу — так за нимТут каждый сбегать рад:Ведь мне всего семнадцать лет,А ей — под пятьдесят.
Она добра ко мне, но яПри ней в тени всегда.Она с мужчинами меняЗнакомит иногда.Но разговаривать со мнойЛишь старики хотят,А молодые рвутся к ней —Ведь ей под пятьдесят!
Своих любовников онаМальчишками зовет,И к ней всегда мужчины льнутКо мне никто не льнет.И как бы ни оделась яНа бал, на маскарад,Я все одна… Скорей бы мнеУж было пятьдесят!
Но ей не вечно танцевать!Года возьмут свое!Толпы поклонников ужеНе будет у нее!И отыграюсь я тогда,Пленяя всех подряд:Ей будет восемьдесят дваА мне — под пятьдесят.
Перевел Г. Бен