Джордж Гордон Байрон
Английские барды и шотландские обозреватели
Предисловие
Все мои друзья ученые и неученые, убеждали меня не издавать этой сатиры под моим именем. Если бы меня можно было отвратить от влечений моей музы язвительными насмешками и бумажными пулями критики, я бы послушался их совета. Но меня нельзя устрашить руганью, запугать критиками, вооруженными или безоружными. Я могу смело сказать, что не нападал ни на кого лично, кто раньше не нападал на меня. Произведения писателей — общественное достояние: кто покупает книгу, имеет право судить о ней и печатно высказывать свое мнение, если ему угодно; поэтому авторы, упомянутые мною, могут ответить мне тем же. Я полагаю, что они с большим успехом сумеют осудить мои писания, чем исправить свои собственные. Но моя цель не в том, чтобы доказать, что и я могу хорошо писать, а в том, чтобы, если возможно, научить других писать лучше.
Так как моя поэма имела гораздо больше успеха, чем я ожидал, то я постарался в этом издании сделать несколько прибавлений и изменений для того, чтобы моя поэма могла быть прочитана с большим вниманием.
В первом анонимном издании этой сатиры четырнадцать стихов о Попе Боульса были написаны и включены в нее по просьбе одного моего остроумного друга,[1] который теперь собирается издать в свет том стихов.
В настоящем издании они изъяты и заменены несколькими моими собственными стихами. Я руководствовался при этом только тем, что не хотел печатать под моим именем что-либо, не вполне мне принадлежащее; я полагаю, что всякий другой поступил бы точно так же.
Относительно истинных достоинств многих поэтов, произведения которых названы или на которых есть намеки в нижеследующих страницах, автор предполагает, что мнение о них приблизительно одинаковое в общей массе публики; конечно, они при этом, как и другие сектанты, имеют каждый свою особую общину поклонников, преувеличивающих их таланты, не видящих их недостатков и принимающих их метрические правила за непреложный закон. Но именно несомненная талантливость некоторых писателей, критикуемых в моей поэме, заставляет еще более жалеть о том, что они торгуют своим дарованием. Бездарность жалка; в худшем случае над ней смеешься и потом забываешь о ней, но злоупотребление талантом для низких целей заслуживает самого решиельного порицания. Автор этой сатиры более чем кто-либо желал бы, чтобы какой-нибудь известный талантливый писатель взял на себя роль обличителя. Но м-р Джифорд посвятил себя Массинджеру,[2] и за отсутствием настоящего врача нужно предоставить право деревенскому фельдшеру в случае крайней надобности прописывать свои доморощенные средства для пресечения такой пагубной эпидемии, конечно, если в его способе лечения нет шарлатанства. Мы предлагаем здесь наш адский камень, так как, по-видимому, ничто, кроме прижигания, не может излечит многочисленных пациентов, страдающих [очень] распристраненным в настоящее время и пагубным «бешенством стихотворства». Что касается эдинбургских критиков, эту гидру смог бы одолеть только Геркулес; поэтому, если бы автору удалось размозжить хотя бы одну из голов змеи, пускай бы при этом сильно пострадала его рука, он был бы вполне удовлетворен.
Что ж, должен я лишь слушать и молчать[3]А Фитцджеральд[4] тем временем терзатьНаш будет слух, в тавернах распевая?Из трусости молчать я не желаю!Пусть критики клевещут и бранят,Глупцам я посвящу сатиры яд.
Перо мое, свободы дар бесценный!Ты — разума слуга неоцененный.Ты вырвано у матери своей,Чтоб быть орудьем немощных людей,Служить, когда мозг мучится родамиИ дарит мир то прозой, то стихами.Любовь обманет, щелкнет критик злой,Обиженный утешится с тобой.Тебе своим рождением поэтыОбязаны, но волн холодной ЛетыНе избегаешь ты… А смотришь: вследЗабыт и сам певец. Таков уж свет!Тебя ж, перо, вновь призванное мною,Как Сид Гамет,[5] я в лаврах успокою!Что брань глупцов? Товарищем моимВсегда ты будешь. Смело воспаримИ воспоем не смутное видение,Из пылких грез Востока порожденье,Нет, путь наш будет гладкий и прямой,Хоть встретятся нам тернии порой.
О, пусть мои стихи свободно льются!Когда Пороку жертвы воздаютсяИ над людьми он жалкими царит;Когда дурацкой шапкою гремитБезумие, брат старший преступленья;Когда глупец, с мерзавцем в единенье,Царя над миром, правду продаетЛюбой смельчак насмешек не снесет;Неуязвимый, страха он не знает,Но пред стыдом публичным отступает;Свои грешки скрывать он принужден:Смех для него страшнее, чем закон.Вот действие сатиры. Я далекоОт дерзкой мысли быть бичом порока:Сильнейшая тут надобна рука,Не столь моя задача широка.Найдется мелких глупостей довольно,Где будет мне охотиться привольно;Пусть кто-нибудь со мной разделит смех,И больших мне не надобно утех.На рифмоплетов я иду войною!Отныне шутки плохи вам со мною,Вы, эпоса жрецы, элегий, одКропатель! Вперед, Пегас, вперед!Принес я тоже музам дар невольный,Кропал стихи в период жизни школьной,И хоть они не вызвали молвы,Печатался, как многие, увы.Теперь средь взрослых к этому стремятся…Себя в печати каждому, признаться,Приятно видеть: книга, хоть онаПуста, все ж книга. Ах, осужденаОна забвенью с автором бывает!Их громкое заглавье не спасает,Имен блестящих не щадит провал;То Лэм[6] с своими фарсами познал…Но он все пишет, позабытый светом,Невольно бодрость чувствуя при этом;Хочу и я кой-что обозревать.Себя с Джеффреем[7] я боюсь равнять,Но, как и он, судьею быть желаюИ сам себя в сей сан определяю.Все требует и знанья, и труда,Но критика, поверьте, никогда.Из Миллера возьмите шуток пресных;[8]Цитируя, бегите правил честных.Погрешности умейте отыскатьИ даже их порой изобретать;Обворожите щедрого ДжеффреяТактичностью и скромностью своею,Он даст десяток фунтов вам за лист.Пусть ваш язык от лжи не будет чист,За ловкача вы всюду прослывете,И, клевеща, вы славу наживетеОпасного и острого ума.Но вспомните: отзывчивость — чума.Лишь погрубей умейте издеваться,Вас ненавидеть будут, но бояться.
И верить этим судьям! Боже мой!Ищите летом льду и роз зимойИль хлебного зерна в мякине пыльной;Доверьтесь ветру, надписи могильнойИль женщине, поверьте вы всему,Но лишь не этих критиков уму!Сердечности Джеффрея опасайтесьИ головою Лэма не пленяйтесь…Когда открыто дерзкие юнцыОдели вкуса тонкого венцы,А все кругом, склонившися во прахе,Ждут их сужденья в малодушном страхеИ, как закон, его ревниво чтут,Молчание не кстати было б тут.Стесняться ль мне с такими господами?Но все они смешались перед нами,Все как один, и трудно разобрать,Кого средь них хвалить, кого ругать.
Зачем пошел бессмертными стопамиЯ Джифорда и Попа? Перед вамиЛежит ответ. Читайте, коль не лень,И все вам станет ясно, словно день.— Постойте, — слышу я, — ваш стих не верен,Здесь рифмы нет, а там размер потерян.— А почему ж, — скажу я на упрек,Так ошибаться Поп и Драйден[9] мог?— Зато таких ошибок нет у Пая[10]Я вместе с Попом врать предпочитаю!
А было время, жалкой лиры звукНе находил себе покорных слуг.Свободный ум в союзе с вдохновеньемДарил сердца высоким наслажденьем.Рождалися в источнике одномВсе новые красоты с каждым днем.Тогда на этом острове счастливомВнимали Попа нежным переливам…Честь Англии и барду создалаКультурного народа похвала.На лад иной свою настроив лиру,Тогда гремел великий Драйден миру,И сладкозвучный умилял Отвэй,[11]Пленял Конгрив[12] веселостью своей;Народ наш чужд тогда был вкусов диких…Зачем теперь тревожить тень великих,Когда сменил их жалких бардов ряд?Проносится меж тем перед глазами,И чудеса идут за чудесами:Прививка оспы, гальванизм и газТолпу волнуют, чтоб потом заразВдруг с треском лопнуть, как пузырь надутый.Плодятся школы новые, и в лютойБорьбе за славу гибнет бардов рой;Но удается олуху поройТоржествовать среди провинциалов,Где знает каждый клуб своих Ваалов,[13]Где уступают гении свой тронИх идолу, телец ли медный он,Негодный Стотт, иль Соути,[14] бард надменный.
Вот рифмоплетов вам кортеж презренный.Как каждый хочет выскочить впередИ шпоры старому Пегасу в бок дает!Вот белый стих, вот рифмы, здесь сонеты,Там оды друг на дружке, там куплетыГлупейшей страшной сказки; без концаСнотворные стихи… Что ж, для глупцаПриятен треск всей этой пестрой чуши:Он, не поняв, совсем развесит уши…Средь бури злой «Последний Менестрель»[15]Разбитой арфы жалостную трельПодносит нам, а духи той пороюПугают барынь глупой болтовнею;Джильпиновской породы карлик-бес[16]Господчиков заманивает в лесИ прыгает, Бог знает как высоко,Детей стращая, Бог весть чем, жестоко;Меж тем миледи, запретив читатьТому, кто букв не может разбирать,Посольства на могилы отправляютК волшебникам и плутов защищают.Вот выезжает на коне своемМармьон[17] спесивый в шлеме золотом;Подлогов автор, витязь он удалый,Не вовсе плут, не вовсе честный малый.Идет к нему веревка и война,С величием в нем подлость сплетена.Напрасно, Скотт, тщеславьем зараженный,Старьем ты мучишь слух наш утомленный.Что из того, что Миллер и Муррей[18]В полкроны ценят взмах руки твоей?Коль торгашом сын звучной музы станет.Его венок лавровый быстро вянет;Поэта званье пусть забудет тот,Кого не слава — золото влечет.Пусть, ублажая хладного Мамона,[19]Он не услышит золотого звона:Для развращенной музы торгашаНаграда эта будет хороша.Такого мы поэта презираем,Мармьону ж доброй ночи пожелаем.[20]Вот кто хвалу стремится заслужить!Вот захотел кто музу покорить!Сэр Вальтер Скотт священную коронуОтнял у Попа, Драйдена, Мильтона. […]
О музы юной славные года!Гомер, Вергилий пели нам тогда.Давало нам столетий протяженьеВсего одно великое творенье,[21]И, как святыню, чтили племена.Божественных поэтов имена.В веках бесследно царства исчезали,И предков речь потомки забывали,Никто тех песен славы не достиг,И избежал забвенья их язык.А наши барды пишут, не умеяВсю жизнь отдать единой эпопее.Так, жалкий Соути, делатель баллад.[22]Он вознестись орлом над миром рад;Уже Камоэнс,[23] Тасс, Мильтон судьбоюОбречены. Берет он славу с боюИ, как войска, свои поэмы шлет.Вот Жанну д'Арк он выпустил вперед,Бич англичан и Франции спасенье.Бедфордом[24] низким девы сей сожженьеИзвестно всем, а между тем онаПоэтом в славы храм помещена.Поэт ее оковы разбивает,Как феникса, из пепла возрождает…Вот Талаба,[25] свирепое дитяАравии пустынной; не шутя,Домданиэля[26] в прах он повергает,Всех колдунов на свете истребляет.Соперник Тумба![27] Побеждай врагов!Цари на радость будущих веков!Уж в ужасе бегут тебя поэты,Последним в роде будешь на земле ты.Пусть гении возьмут тебя с собой,Ты с честью вынес с здравым смыслом бой.Медока[28] образ высится гигантский;Уэльский принц и кацик мексиканский,[29]Плетет он вздор о жизни стран чужих;Мандвиль[30] правдивый в сказочках своих.Когда же, Соути, будет передышка?Ты в творчестве доходишь до излишка.Довольно трех поэм. Еще одна,И мы погибли; чаша уж полна.Ты мастерски пером своим владеешь,Так докажи, что и щадить умеешь.Но если ты, наперекор мольбам,Свой тяжкий плуг потащишь по полямПоэзии и будешь, не жалея,Ты черту отдавать матрон Берклея,[31]То уж пугай поэзией своейЕще на свет не вышедших детей.Благословен пусть будет твой читатель,И помогай обоим вам Создатель![32]Вот, против правил рифмы бунтовщик,Идет Вордсворт, твой скучный ученик.Нежнейшие, как вечер тихий мая,Наивные поэмы сочиняя,Он учит друга[33] книжек не читать,Не знать забот, упорно избегатьВолнений жизни бурной, в опасенье,Что дух его потерпит раздвоенье.Он рассужденьем и стихом заразНастойчиво уверить хочет нас,Что проза и стихи равны для слуха,[34]Что грубой прозы часто жаждет ухо,Что тот постиг высокий идеал,Кто сказочку стихами передал.Так, рассказал о Бетти Фой[35] он нынеИ об ее тупоголовом сыне,Лунатике; он сущий идиот,Своей дороги вечно не найдет;Как сам поэт, он ночь со днем мешает.Певец с таким нам пафосом вещаетОб идиота жалкого судьбе,Что, кажется, он пишет о себе.
Здесь о Колридже дам я отзыв скромный.Своей надутой музы данник томный,Невинных тем любитель он большой,Он смысл не прочь окутать темнотой,С Парнасом у того лады плохие,Кто вместо нежной музы взял Пиксию.[36]Зато пойдет по праву похвалаК его стихам прелестным в честь осла.[37]Воспеть осла Колриджу так приятно,Сочувствие герою здесь понятно.
А ты, о Льюис,[38] о поэт гробов!Парнас кладбищем сделать ты готов.Ведь в кипарис уж лавр твой превратился;Ты в царстве Аполлона подрядилсяВ могильщики… Стоишь ли ты, поэт,А вкруг тебя, покинув вышний светТолпа теней ждет родственных лобзаний,Или путем стыдливых описанийВлечешь к себе сердца невинных дам,Всегда, о член парламента, воздамТебе я честь! Рождает ум твой смелыйРой призраков ужасных, в саван белыйЗакутанных… Идут на властный зовИ ведьмы старые, и духи облаков,Огня, воды, и серенькие гномы,Фантазии расстроенной фантомы,Все, что дало тебе такой почет,За что с тобой прославлен Вальтер Скотт.Коль в мире есть друзья такого чтенья,Святой Лука[39] взорвет и их терпенье;Не стал бы жить с тобой сам Сатана,Так бездн твоих ужасна глубина!
Кто, окружен внимательной толпоюПрекрасных дев, поет им? ЧистотоюНевинности их взоры не блестятРумянцем страсти лица их горят.То Литтль, Катулл[40] наш. В звуках лиры томнойПередает он нам рассказ нескромный.Его не хочет муза осудить,Но как певца распутства ей хвалить?Она к иным привыкла приношеньям,Нечистых жертв бежит она с презреньем,Но, снисхожденьем к юности полна,«Ступай, исправься», — говорит она. […]В «Симпатии»[41] сквозь дымку легких грезВиднеется погибший в море слезКислейших бардов принц косноязычный…Ведь ты их принц, о Боульс мой мелодичный?Всегда оракул любящих сердец,Поешь ли царств печальный ты конец,Иль смерть листа осеннею порою,Передаешь ли с нежной простотоюКолоколов Оксфордских перезвон,Колоколов Остендэ медный стон…К колокольцам когда б колпак прибавить,[42]Они могли б сильней тебя прославить!О, милый Боульс! Ты мир обнять бы рад,Пленяя всех, особенно ребят.Ты с скромным Литтлем славу разделяешьИ пыл любви у наших дам смиряешь.Льет слезы мисс над сказочкой твоей,Пока она не вышла из детей.Но лет тринадцать минет, — пресных песенТоскливый рокот ей неинтересен,И бедный Боульс, смотришь, уж забыт. […]О Боульс, марай сонетами страницы,Но тут поставь фантазии границы!Когда же вновь родившийся капризИль впереди мелькнувший крупный призОдушевят вдруг мозг твой недозрелый;Когда поэт, бич тупоумья смелый,Лежит в земле, достойный лишь похвал;Когда наш Поп, чей гений побеждалВсех критиков, нуждается в глупейшем,Тогда дерзай! При промахе малейшемЛикуй! Поэт ведь тоже человек…В той куче, что оставил прошлый век,Ищи ты перлов, с Фанни совещайсяИ с Курлем также,[43] вытащить старайсяСкандалы все давно прошедших лет,Бросай с фальшивой кротостью их в светИ зависть скрой под маскою смиренной,И, как Святым Иоанном[44] вдохновленный,Пиши из злобы так же как МаллетПисал для звона подлого монет![45]Ах, если б ты родился в век достойный,Когда нес вздор Деннис и Ральф[46] покойный,И если б дать совместно с ними могБольному льву ослиный свой пинок,Познал бы ты за подвиг свой награду,Попавши вместе с ними в Дунциаду! […]
Теперь черед за драмой… Что за вид!Здесь тьма чудес взор робкий удивит.И шуточки, и принц, сидящий в бочке,И глупости Дибдиновой[47] цветочки…Насытитесь новинками вы всласть.Хотя Рошиоманов пала власть,[48]Хоть есть у нас актеры с дарованьем,К чему они со всем своим стараньем,Коль критика все терпит этот вздор,Коль шлет Рейнольдс ругательств дикий хор:[49]«Черт вас дери», «Проклятье», «Леший с вами»,Смысл здравый портя общими местами;Коль Кенни «Мир»,[50] — где Кенни ум живой?Едва журчит пред сонною толпой;Коль «Каратач» Бомонов похищают[51]И в глупый фарс бесстыдно превращают!Кто слез своих над сценой не прольет?Ее упадок с каждым днем растет.Иль гениев уж нет под небесами,Или исчезла совесть между нами?Да где же ты, таланта яркий свет?Увы, средь нас его давно уж нет!Проснитесь же Джордж Кольман[52] благородныйИ Кумберланд![53] Будите дух народный!Пусть ваш набат прогонит глупость вон.О Шеридан,[54] восстанови же тронКомедии, и пусть не знает сценаГерманской школы тягостного плена.Отдай ты тем Пизарра переводКому Господь таланта не дает,[55]И драмой нас порадуй на прощанье;Оставь ее потомкам в завещаньеИ нашу сцену вновь переустрой.Доколь, с поднятой гордо головой,На тех подмостках глупость будет править,Где Гаррик[56] наш ум, искусство славить,Где Сиддонс[57] волновала нам сердца?Доколь черты презренного лицаПосмеет фарс скрывать под маской смеха?Когда же эта кончится потеха?Доколь мы будем громко хохотатьНад тем, как Гук[58] пытается сажатьСвоих героев в бочки? РежиссерамДоколь не надоест нас пичкать вздоромТо Скеффингтона, Гуза, то Шерри?[59]А Массинджер, Отвэй, Шекспир внутриСвоих шкапов доколь же позабытыИ плесенью от времени покрыты?Об аргонавтах славы взапускиМеж тем кричат газетные листки,Гуз с Скеффингтоном славу разделяют,[60]Их призраки Льюиса не пугают! […]
Так вот, друзья, наш век теперь каков!Как больно вспомнить нам про жизнь отцов.Убило ль совесть в бриттах вырожденье?Всегда ли глупость встретит поклоненье?Я не могу всецело нашу знатьЗа восхищенье Нольди обвинять,За щедрые их итальянцам даниИль панталонам славным Каталани.[61]Что ж делать им, когда дают у насДля мысли — смех, для смеха — ряд гримас.
Пусть нравы нам Авзония смягчает,[62]Пускай сердца искусно развращает,Своими пусть безумствами дивит,Хваля порок, приличий не щадит.Пусть наших дам блестят восторгом глазкиПри виде форм Дегэ, сулящих ласки,Пусть тешит вид Гайтоновских прыжковМальчишек знатных, знатных стариков,Любуются пусть снобы в упоеньеНа формы Прэль, презревшие стесненьеНесносной ткани. Пусть, — о дивный вид,Анджиолини бюст свой обнажит,И так красиво ручки округляет,И грациозно ножки выставляет.Пускай Коллини прелестью руладВлюбленных песен разливает яд,Но вы, пророки грозные, молчите!Своей косы разящей не точите,Гонители пороков наших всех,Для коих кружка пива в праздник — грех,Как в воскресенье — помощь брадобрея;Непочатых бутылок батарея,Небритой бороды густая теньВот знак, как чтите вы субботний день. […]
Вот занавесь упала. НастаетДля зрителей безумствовать черед!Там шествуют богатые вдовицы,Там носятся раздетые юницы,Отдавшись вальса сладостной волне.Походкой плавной движутся одне.Гордятся членов гибкостью другие.Одне, чтобы ирландцы удалыеМогли попасть скорей в их сладкий плен,Косметиками побеждают тленИх прелестей. С любовными сетямиОхотятся другие за мужьямиИ узнают, гоня стыдливость прочь,Что узнается в брачную лишь ночь. […]
О истина! Создай ты нам поэтаИ дай ему ты вырвать язву эту!Ведь я из этой шайки озорнойЕдва ль не самый член ее шальной,Умеющий в душе ценить благое,Но, в жизни, часто делавший другое,Я, помощи не знавший никогда,Столь надобной в незрелые годаБоровшийся с кипучими страстямиЗнакомый с теми чудными путями,Что к наслажденью завлекают нас,Дорогу там терявший каждый раз,Уж даже я свой голос возвышаюИ в развращенье нравов обвиняюВсех тех господ. Насмешливый мой другС коварною улыбкой скажет вдруг:«Да чем же ты их лучше, сумасшедший!»[63]Над переменой, чудно происшедшейВ моих речах, подивятся друзья.Пусть так! Когда поэта встречу я,Который, как Джифорд, с душою редкойСоединит талант к сатире едкойИ станет защищать от зла добро,Тогда свое я положу перо,Я подниму лишь голос, чтоб приветомЕго почтить, хоть и меня при этом,Как всех других, он будет бичеватьИ со стези порока совлекать. […]
Вот вам пример какой прекрасный дан!Чем Блумфильду уступит брат Натан?[64]Иль Феб ему откажет в одобренье?Зажглось в Натане — коль не вдохновенье,То рвение к рифмованным строкам.Священный пыл больным его мозгамВсецело чужд, хоть ум его затмился…Крестьянина ль век горький прекратился,Иль кто-нибудь огородил свой луг,[65]Хвалебной оды тотчас слышен звук!Ну что ж, когда британская натураТак восприяла яркий свет культуры,Пусть властвует поэзия в сердцах,И в мастерских цветет, и в деревнях.Смелее в путь, башмачники-поэты[66]Тачайте стансы так же, как штиблеты!Вы музою плените милых дам,А, кстати, сбыт найдете башмакам.Пусть вдохновеньем неуч-ткач кичится,И пусть портной в стихах распространитсяСвободнее, чем в счетах. Светский франтВознаградит живой его талантИ за стихи ему заплатит сразу,Лишь за свои расплатится заказы.
Воспев поэтов славных, я готов,Парнаса чтить непризнанных сынов.Раскрой, Камбель,[67] свое нам дарованье!К бессмертию святое притязаньеКто, коль не ты, осмелится иметь?А ты, Роджерса![68] Умел ты раньше петьТак сладко нам… Припомни блеск былого[69]И вдохновись воспоминаньем снова…Дай нам услышать нежный голос твойИ Феба возведи на трон пустой!Будь славен сам, прославь свою отчизну.Не вечно ж муза будет править тризнуПеред могильным Коупера[70] холмом,Переходя в отчаянье немомПлести венок над скромною могилой,Где Борнс[71] лежит, ее поклонник милый?Не вечно, нет! Хоть презирает ФебПевцов которых манит только хлеб,Которым глупость служит вдохновеньем,Все ж видит он порою с утешеньем,Как бард иной без вычурных гримасБесхитростною песней тронет нас.В свидетели Джифорда вызываю,С ним Макнэйля и Сотби приглашаю![72] […]
Случалось слышать мне, что в наши дниЛишь призраки блестящие одни,Лишь вымыслы одни воображеньяВлекут к себе поэтов вдохновенье.Художники и прозы и стихаИ впрямь теперь, как смертного греха,Чураются словца «обыкновенный»;Но иногда свой луч проникновенныйВ певца захочет правда заронить,Очарованье песне сообщить…Пускай, ценя высоко добродетель,Докажет это мой живой свидетель,Мой Крабб[73] любезный, музы сельской жрец,Природы лучший, преданный певец. […]
О Вальтер Скотт, пусть твой оставит генийКровавую поэзию сражений[74]Ничтожествам! Пусть ожиданье мздыИх вдохновляет жалкие труды!Талант ведь сам всегда себя питает.Свои сонеты Соути пусть кропает,Хотя к весне и так уж каждый годЕго обильной музы зреет плод.Вордсворт поет пусть детские рулады,Пускай Колриджа милые балладыГрудным младенцам навевают сны;Льюисовой фантазии сыныВ читателей пускай вселяют трепет;Пусть стонет Мур,[75] а Мура сонный лепетПускай Странгфорд[76] бессовестный крадетИ с клятвою Камоэнсом зовет.Пускай Гейлей плетется хромоногий,И Монтгомери бред несет убогийИ Грамм-ханжа[77] пускай громит грехи,И полирует Боульс свои стихи,[78]В них до конца и плача и вздыхая;Карлейль, Матильда,[79] Стотт, — вся банда злая,Что населяет сплошь теперь Груб-стритИли Гросвенор-плэй[80] — пускай строчит,Покуда смерть от них нас не избавитИль здравый смысл молчать их не заставит.Ужель к тебе, наш славный Вальтер Скотт,Язык ничтожных рифмачей идет?Ты слышишь ли призыв проникновенныйДавно уж звуков лиры ждут священнойИ девять муз, и вся твоя страна,А лира та тебе ведь вручена!Иль Каледонии[81] твоей преданьяТебе сумели дать для воспеваньяЛишь похожденья клана молодцов,Мошенников презренных и воров,Иль, сказочек достойная ШервудаИ подвигов геройских Робин Гуда,Лишь темные Мармьоновы дела?[82]Шотландия! Хотя твоя хвалаПевца ценнейшим лавром украшает,Но все ж его бессмертьем увенчаетВесь мир, не ты одна. Наш Альбион[83]Разрушится, в сон мертвый погружен.Но не умрет певец наш вдохновенный!О славе той страны благословенной,Об Англии потомкам он споетИ перед миром честь ее спасет.
Что ж заразить певца одушевленьем,Чтоб на борьбу отважиться с забвеньемБез удержу течет река временСо сменою и наций и племен;Всегда кумир возносится толпоюИ новому гремит хвала герою…Но сменит сын отца, а деда внукИ где ж поэт, где громкий лиры звукОто всего, что раньше так ценилось,У нас лишь имя смутно сохранилось!Когда трубы победной смолкнет гром,Смолкает все, спит эхо крепким сном.Как феникс на костре, вдруг слава вспыхнет,Свой поздний аромат отдаст — и стихнет. […]
Коль я сказал, не слыша приглашенья,Все, что давно известно, без сомненья;Коль объявил жестокую войнуЯ олухам, позорящим страну,Виной тому любовь моя к народу,Любимцу муз, влюбленному в свободу…О Англия! Когда б певцы твоиС тобой равняли доблести свои!Являешься пред изумленным миромАфинами в науках, в славе — Тиром,В военной силе — Римом ты всегда!Тебе покорны суша и вода…Но где ж теперь премудрые Афины!О славе Рима помнят лишь руины,Колонны Тира скрылись под водой…Чтоб не случилось этого с тобой,О Англия, чтоб мощь не расшаталась,И чтоб ты в прах с веками не распалась!..Но я молчу. Зачем мне продолжать?Кассандру[84] мне к чему изображать?Ведь слишком поздно мне, как ей, поверят;Пусть наши барды с родиной разделятЕе средь стран и славу и почетЛишь к этому их песнь моя зовет.
Несчастная Британия! БогатаМужами ты, что гордость для сенатаПотеха для толпы. Живут ониТебе на славу долгие пусть дни,Ораторы пусть фразы рассыпают,О здравом смысле пусть забот не знают,Пусть Каннинга[85] пилят за ум, и спитВ том кресле Портланд, где сидел наш Питт![86]
Теперь прощай, покуда ветр прибрежныйНе натянул мой парус белоснежный.Брег Африки мой встретит скоро взор,Кельпэ[87] напротив цепь откроет гор,Затем луна Стамбула засияет.Но путь туда корабль мой направляет,Где красоту впервые мир познал,Где над громадой величавой скалВозносит Кафф[88] корону снеговую…Когда ж я вновь узрю страну родную,Ничей станок меня не соблазнит,[89]Что видел я — дневник мой сохранит.Пусть светский франт свои заметки с жаромПечатает, соперничая с Карром;[90]За славою пусть гонится Эльджин,[91]Ее в обломках ищет Эбердин:[92]Пусть деньгами сорят они без счетаНа статуи лжефидьевой работы[93]И из своих пускай они дворцовУстроят рынок древних образцов,Иные пусть в беседе дилетантскойО башне нам поведают троянской;[94]Топографом пусть будет старый Джель,Хвала ему! Зато моя свирельНе истерзает вкус ваш прихотливый,По крайней мере, — прозой кропотливой.
Рассказ спокойно я кончаю свой,Готовый встретить гнев задетых мной.Трусливостью позорной не страдая,Сатиру эту я своей признаю;Не приписал никто ее другим.Мой смех знаком на родине иным:Ведь голос мой вторично уж раздался,[95]От слов своих ужель я отпирался?Так прочь же, прочь, таинственный покров!Пусть на меня несется стая псов!Пугать меня — напрасные старанья,Я не боюсь Мельбурнского оранья,[96]Мне ненависть Галлама[97] не страшна,Как Сэма гнев, Голландова[98] жена,Невинные Джеффрея пистолеты,Эдины[99] пылкой дюжие атлеты,Ее молниеносная печать!Не так легко со мной им совладать!Те молодцы в плащах получат то же,Почувствуют, что их живая кожаНежнее, чем резиновая ткань.Отдам и я, быть может, битве дань,Но постою, покуда хватит силы.А были дни, — ни разу не сходилаЯзвительность с невинных губ моих,Ведь желчь потом уж пропитала их!
И не было вокруг меня творенья,Что б вызвало во мне одно презренье.Я зачерствел… теперь не тот уж я,Бесследно юность канула моя;Я научился думать справедливоИ говорить хоть резко, но правдиво.Я критика сумею осмеять,Безжалостно его колесоватьНа колесе, что мне он назначает;Коль целовать мне плетку предлагаетКакой-нибудь трусливый рифмоплет,Отпор живой он у меня найдет.Пренебрегать привык я похвалами,Пускай сидят с нахмуренными лбамиСоперники-поэты. Я бы могТеперь свалить из них любого с ног!Во всеоружье, со спокойным взором,Бросаю я перчатку мародерамШотландии и английским ослам!
Вот что сказать осмелился я вам.Бесстрастное другие скажут мненье,Нанесено ль здесь веку оскорбленье;Пусть в публике стихи мои найдутБезжалостный, но справедливый суд!..[100]
Примечания