АЛИШЕР НАВОИ
СМЯТЕНИЕ ПРАВЕДНЫХ
Перевод со староузбекского В. Державина
Портрет Алишера Навои.
Миниатюра Гератской школы. XV в.
О НИЗАМИ И О ХОСРОВЕ ДЕХЛАВИ
Он — царь поэтов — милостью творцаЖемчужина Гянджийского венца.
Он — благородства несравненный перл,Он в море мыслей совершенный перл.
Его саманной комнаты покойБлагоухает мускусной рекой.
Подобен келье сердца бедный кров,Но он вместил величье двух миров.
Светильник той мечети — небосвод,Там солнце свет неистощимый льет.
Дверная ниша комнаты его —Вход в Каабу, где дышит божество.
Сокровищами памяти великХранитель тайн — учителя язык.
Хамсу пятью казнами назови,Когда ее размерил Гянджеви.
Там было небо чашей весовой,А гирею батманной — шар земной.
А всю казну, которой счета нет,Не взвесить и не счесть за триста лет.
Он мысли на престоле красотыЯвил в словах, что как алмаз чисты,
Так он слова низал, что не людьмиА небом был он назван: «Низами».[1]
И «Да святится…» как о нем сказать,Коль в нем самом и свет и благодать?
Хоть пятибуквен слова властелин,Но по числу — он: тысяча один![2]
От бога имя это рождено!А свойств у бога — тысяча одно.
«Алиф» начало имени творца,[3]Другие буквы — блеск его венца.
Шейх Низами — он перлами словесНаполнил мир и сундуки небес.
Когда он блеск давал словам своим,Слова вселенной меркли перед ним.
После него Индийский всадник былВ звенящей сбруе воин полный сил.
С его калама сыпался огонь,Как пламя был его крылатый конь.
К каким бы ни стремился рубежам,Шум и смятенье поселялись там.
И в крае том, где мудрый строй царил,Он сотни душ высоких полонил.
Его с индийским я сравню царем,—Ведь Хинд прославил он своим пером.
Все пять его волшебных повестейЖивут, как пять индийских областей.
А Шейх Гянджи собрал, как властный шах,Казну — неистощимую в веках.
Стал от него Гянджийский край богат,Он был не только шах, но и Фархад.
Путь прорубал он, гору бед круша…Гора — поэзия, а речь — тиша.
Душа его, как огненная печь,И току слез печали не истечь.
Он сходит — пир свечою озарить,Пирующих сердца испепелить.
Когда знамена над Гянджой развил,Он, как державу, речь объединил.
В те страны, что открыл он в мире слов,Вослед повел полки Амир Хосров.[4]
От старого гянджийского винаДуша делийца навсегда пьяна.
Где б Низами шатер ни разбивал,Потом делиец там же пировал.
С «Сокровищницей тайн» гянджиец был,[5]Делиец — с «Восхождением светил».[6]
Гянджиец новым нас пленил стихом,Делиец следовал ему во всем.
Все, что потом им подражать пошли,К ограде сада мусор принесли.
Единственный лишь равен тем двоим,Который, как они, — неповторим.
ОБ АБДУРРАХМАНЕ ДЖАМИ[7]
Он, как звезда Полярная в пути,К познанью призван избранных вести.
Он клады перлов истины открыл,В зерцале сердца тайну отразил.
С семи небес совлек он тьму завес,Разбил шатер поверх семи небес.
Он обитает в мадрасе своей,Вкушая мир средь истинных друзей.
Его цветник — высокий небосвод,Он пьет из водоема вечных вод.
Как небо несказанное, высокЕго словоукрашенный чертог.
Там ангелы крылатые парят,Чертог его от нечисти хранят.
Под сводом худжры, где живет мой пир,Скажи — не мир блистает, а Сверхмир.
Дервишеской одеждою своейОн затмевает блеск земных царей.
Душа его есть плоть и естество,Хоть пышно одеяние его.
От лицемерия освобожден,Лохмотьев странничьих не носит он.
Невидимое, скрытое от нас,Он видит, совершая свой намаз.
Его походка — молнии полетЛетящий изумляет небосвод.
Перелистав страницы мира, онСоткал, как облак, занавес времен.
Из крови сердца, а не из чернилСоткал он занавес — и тайну скрыл.
В его чернильнице сгустилась тьма,Но в ней — вода живая — свет ума.
Кто из его чернильницы возьметХоть каплю, тот бессмертье обретет.
Стихом он все иклимы покорил,А прозой новый мир сердцам открыл.
Им пленены дервиши и цари,Ему верны дервиши и цари.
Но преданности в круге бытияСтоль твердой нет, как преданность моя!
Хоть солнцем вся земля озарена,В нем и пылинка малая видна.
Один — средь певчих птиц в тени ветвей,Шах соловей над розою своей.
Прочесть мне было прежде всех даноВсе, что ни создал мудрый Мавлоно.[8]
Так солнце озарит вершины горПред тем, как осветить земной простор.
Так видит роза, к свету бытияРаскрыв бутон: шипы — ее друзья.
Мне помнится одна беседа с ним:Был наших мыслей круг необозрим.
И вот — в потоке сокровенных слов —Возникли Низами и Мир Хосров.
Две «Пятерицы» создали они,Тревожащие мир и в наши дни.
По среди этих дивных десятиТы первых два дастана предпочти.
Что ты в «Сокровищнице тайн» открыл,Найдешь и в «Восхождении светил».
И остальные все дастаны ихПрекрасны; в них — глубины тайн живых.
«Сокровищница тайн»… в ней глубина,Где вечных перлов россыпь рождена.
И отблеск «Восхождения светил»Нам Истины завесу приоткрыл.
Коль слово жаром Истины горит,Оно и камень в воду превратит.
Но если слово — правды лишено,Для перлов нитью станет ли оно?
А если нить надежна и прочна,Без жемчуга какая ей цена?
И дни прошли после беседы с ним.И счастье стало вожаком моим.
Вновь навестил я пира моегоИ вижу рукопись в руках его.
Он оказал мне честь, велел мне сесть,Дал мне свой «Дар», как радостную весть.
Сказал: «Возьми, за трудность не сочти,Сначала до конца мой труд прочти!»
А я — я душу сам ему принес,Взял в руки «Дар», не отирая слез.
«Дар чистых сердцем» — тут же прочитал,[9]Как будто чистый жемчуг подбирал.
То — третий был дастан; хоть меньше в немСтихов, но больше пользы мы найдем.
В нем скрыто содержанье первых двух,Но есть в нем все, чтоб радовался дух.
И, потрясенный, сердце я раскрыл,Его творенье в сердце поместил.
И, завершив прочтенье песни сей,Желанье ощутил в душе своей,
Желанье вслед великим трем идти —Хоть шага три пройти по их пути.
Решил: писали на фарси они,А ты на тюркском языке начни!
Хоть на фарси их подвиг был велик,Но пусть и тюркский славится язык.
Пусть первым двум хвалой века гремят,Но тюрки и меня благословят.
Коль сути первых двух мне свет открыт,То будет третий мне и вождь и щит.
Когда я к цели бодро устремлюсь,Когда с надеждой за калам возьмусь,
Я верю — мне поможет Низами,Меня Хосров поддержит и Джами.
Тогда смелее к цели, Навои!И пусть молчат хулители твои.
Порой бедняк, к эмиру взятый в дом,Эмиром сам становится потом.
Ведь мускус родствен коже; а рубинИз горных добыт каменных глубин.
Сад четырех стихий — усладный хмель;Ограда сада — бедная скудель.
Отрадны пламя, воздух и вода,Земля же — их основа навсегда.
Красив цветочный дорогой базар,Но рядом есть и дровяной базар,
Пусть у тебя одежд атласных тьма,Но ведь нужна для дома и кошма.
В цене высокой жемчуг южных вод,Солому же один янтарь влечет.
Царь выпьет чистый сок лозы златой,Пьянчужка рэнд потом допьет отстой.[10]
Я псом себя смиренным ощутил —И вслед великим двинуться решил.
Куда б ни шли, и в степь небытия,Везде, как тень, пойду за ними я.
Пусть в подземелье скроются глухом,За ними я пойду — их верным псом.
ГЛАВА XIV