Генерал снял очки, массирующим движением провел по лицу, будто желая сорвать постаревшую морщинистую кожу, задумался.
— Может быть, может быть… — повторил он как бы про себя, помолчал с полминуты и принял решение. — Ладно, пробуй Попова!
Последняя фраза прозвучала резко, отметая все сомнения. То, что генерал не стал давать напутствий и указаний, свидетельствовало о полном доверии Викентьеву. Полковник это понял и оценил.
— Разрешите идти? — сугубо официально спросил он.
Не поднимая глаз, генерал кивнул. Он опять с головой был погружен в работу.
В четверг перед перерывом Викентьев набрал четыре цифры на диске внутреннего телефона и, не здороваясь, сказал:
— Саша, зайди ко мне в обед.
Таким тоном демократичный начальник вызывает подчиненного. И хотя старший оперуполномоченный уголовного розыска Сергеев не был подчиненным Викентьева, он ответил коротким: «Вас понял» — традиционным оборотом, принятым для общения с начальством.
Ровно в четверть второго двухметровый майор, в скрывающей фигуру культуриста мешковатой гражданской одежде, свернул в не просматриваемый из длинного коридора «аппендикс», ведущий к лестнице черного хода, и без стука распахнул дверь единственного здесь кабинета. Это не было проявлением невоспитанности — просто Сергеев последние семь лет входил в группу захвата особо опасных преступников и по-другому открывать двери не умел.
— Что за парень Попов? — в лоб спросил Викентьев, не тратя времени на предисловия.
— Хороший парень, — не удивляясь, ответил Сергеев. — Смелый, цепкий, надежный.
— Ну а вообще? — настаивал подполковник. — Чем увлекается, с кем дружит, пьет — не пьет…
Всю жизнь Сергеев занимался боевыми единоборствами — от традиционных самбо и бокса до экзотических карате и кунг-фу. Эти увлечения и регулярные задержания вооруженных бандитов не могли не сказаться на его внешности. Даже в минуты благодушия суровое лицо майора — со сплющенными ушами, перебитым носом, плохо и хорошо заметными шрамами, холодным настороженным взглядом, не располагало к доверительным расспросам. Сейчас боевая маска закаменела окончательно.
— Я что, когда-нибудь давал компру на товарищей? — будто бы спокойно процедил Сергеев, но казалось — чуть разомкни он сжатые губы, и выглянут клыки. «Волкодав» есть «волкодав». В такие минуты от него исходила волна ледяной решимости, парализующая глубоко-глубоко, на животном уровне, самого дерзкого блатаря.
Но на аккуратного, в подогнанной и отглаженной форме, подполковника Викентьева происшедшая с Сергеевым метаморфоза никакого впечатления не произвела.
— Да ты что, Саша, совсем плохой? — небрежно-снисходительно спросил Викентьев. — Разве я когда-нибудь компру на ребят сдаивал?
Боевая маска едва заметно расслабилась.
— Вместо Фаридова нам человек нужен, — продолжал подполковник. — Вот я и присматриваюсь к Попову.
— Вот оно что…
Сергеев опустил глаза на разбитые туфли сорок шестого размера.
— Молодой парень… Что, больше некого?
— Предложи!
Аккуратный Викентьев буравил «волкодава» пронизывающим колючим взглядом, и тот заметно сник.
— То-то же! — отрубил подполковник. — Знаешь, с кем он дружил в Центральном райотделе?
— С Петровым, Свиридовым, — нахмурясь, ответил майор.
— Правильно. Но это все знают. А на Олимпиаду он ездил с Куприным и Васильевым. Вот у них четверых и поинтересуйся — как да что. Если все нормально — в — выходные вывези его на природу и присмотрись сам…
Сергеев, опустив голову, молчал.
— Понял? — резко спросил Викентьев.
Словно отходя от нокдауна, майор потряс головой.
— Чего ж непонятного…
Внутреннее сопротивление отступило, и он настраивался на предстоящую работу.
— На природу с нашими ехать?
— Зачем? — Викентьев неодобрительно пожал плечами. — Собери компанию из своих ребят, хочешь — возьми Наполеона. Даже обязательно возьми, — поправился подполковник. — У него глаз — как рентген!
— Больно мутный рентген-то, — буркнул Сергеев, чтобы оставить за собой последнее слово.
— Не беспокойся, все, что надо, высветит. Старый конь борозды не испортит. Нам у него многому можно поучиться… Конечно, с поправкой на современность.
Викентьев внимательно разглядывал собеседника, постукивая упругими сильными пальцами по крышке стола.
Сергеев встал.
— Тебе все ясно, Саша?
— Ясно, — хмуро ответил майор.
— Вот и хорошо. Сейчас иди пообедай и — вперед!
Викентьев любил, чтобы последнее слово оставалось за ним, любил, чтобы его слушались, и умел этого добиваться, хотя Сергеева повел в столовую не наказ подполковника, а элементарный голод.
У стойки раздачи Сергеев встретил Куприна и, хотя они не были друзьями, заговорил с ним и сел за один столик. Как-то сам собой разговор зашел об участии в охране порядка на Олимпиаде, и Куприн охотно рассказал, как они с Васильевым и Поповым провели полтора месяца в столице.
Вечером Сергеев проскочил в Центральный райотдел, решил ряд мелких вопросов и поболтал со старыми приятелями Петровым и Свиридовым. Хотя разговаривал он с ними порознь, каждый раз речь случайно заходила о Попове, и Сергеев внимательно, не перебивая, выслушивал собеседника, что бывало с ним нечасто.
Васильева майор не знал, но зато Женя Гальский учился с ним в Высшей школе, и когда однокашники встретились на улице у райотдела, то обрадовались и решили вместе провести вечер. Зашли к Гальскому, поужинали, немного выпили; углубились в воспоминания, Васильев подробно рассказал, как он с замечательными парнями Куприным и Поповым работал на Олимпиаде, и пожалел, что Гальский до сих пор незнаком с такими отличными ребятами.
По субботам, как правило, в УУРе работали, поэтому Сергеев назначил выезд на восемнадцать тридцать. Гальский и Тимохин ушли раньше, а Сергеев с Поповым покинули здание УВД, когда стрелки часов на проходной сложились в вертикальную линию. Они неспешно прошли по широкому неприбранному проспекту мимо шумного, даже перед закрытием, базара — Попов дернулся было в пеструю толпу, но майор легко удержал его за плечо: «Не надо, все есть».
На площади перед рынком промышляли карманники, наперсточники, дешевые проститутки и мошенники, специализирующиеся на приезжающих с товаром селянах. Вся эта публика либо знала оперативников в лицо, либо вычисляла по коротким прическам, достаточно строгой одежде, а главное — по манере держаться, уверенной походке и «рисующим» взглядам.
— Менты, сдуваемся! — Кто-то прятался за киоск, кто-то сворачивал за угол, кто-то просто отворачивался, закрываясь растопыренной пятерней, но без особого страха, скорее по привычке — чувствовалось, что в данный момент опасности опера не представляют.
— Гля, кто это с Сергеевым? Наверное, новый… Тоже хороший бес!
Попов хотя и доставал только до плеча своему спутнику, но шел упруго, колко смотрел по сторонам, резко поворачивался, и чувствовалось, что в драке он — не подарок.
Пройдя рыночную площадь, они спустились на набережную, постояли у узорчатой чугунной, проломанной в двух местах решетки и ровно в восемнадцать тридцать подошли к четвертому причалу.
На черной чугунной тумбе, исправно простоявшей здесь девяносто лет, сидел улыбающийся старичок с выцветшими зеленоватыми глазами, большим, в красных прожилках носом и седым венчиком волос, обрамлявшим гладкую, розово отблескивающую лысину. В руках он держал старомодную клеенчатую сумку и соломенную шляпу.
— Привет рыболовам! — весело крикнул он, взгромоздил шляпу на голову и, довольно бодро вскочив с разогревшейся за день тумбы, поздоровался за руку вначале с Сергеевым, потом с Поповым. — А где же остальные? Неужели опаздывают? Водка‑то небось скисает!
Это был ветеран МВД, отставной полковник Ромов по прозвищу Наполеон, которое относилось не к внешности или чертам характера, а к излюбленной истории о том, как в сорок седьмом году он чуть не насмерть отравился пирожным, съеденным в буфете наркомата. Наверное, отравление и впрямь было сильным, раз происшествие так врезалось в память. К тому же оно дало побочный эффект: заядлый курильщик Ромов на всю жизнь получил отвращение к табаку. «Ты бы запатентовал этот способ и лечил от курения, стал бы миллионером», — подначивал Викентьев, когда Наполеон с увлечением в очередной раз начинал про присыпанное подрумяненными крошками пирожное, которое он съел почти через силу, можно сказать, из жадности. Но перебить мысль рассказчика удавалось редко и только одним способом — надо было спросить: «А что, в буфете в те годы пирожные продавались?»
Тогда Наполеон входил в раж: «Все там было — и икра, и крабы, и водка, и коньячок… Хочешь — прими сто пятьдесят в обед, или звание обмой, или приехал кто с периферии — пожалуйста! Но пьяных не было! И дисциплина — с нынешней не сравнить…»