Владимир Николаевич Дружинин
Тайна «Россомахи»
1
Моя страсть к путешествиям занесла меня край.
Когда я впервые увидел Змеиное болото и низкие, приплюснутые холмы, словно тонувшие в нем, я еще ничего не знал о событиях, разыгравшихся здесь, о поразительном поиске, до сих пор еще не завершенном.
Однако от одного вида этих мест нельзя было не почувствовать волнения.
Из топи, по обеим сторонам гати, торчали то погнутый штык, то полусгнившее ложе винтовки, то колючая проволока, красная от ржавчины. Война, ушедшая так далеко в прошлое, вдруг напомнила о себе, приблизилась, нарушив ясность и спокойствие мирного летнего дня, дохнула в лицо запахом смерти и тлена.
Гать вела к «Россомахе». Вернее, к тому, что осталось от этой вражеской линии обороны, именовавшейся в сводках гитлеровского командования «неприступной». Редкий, истерзанный артиллерийским огнем лес, одевший холмы, позволял хорошо разглядеть заплывшие черной водой траншеи, покосившиеся накаты землянок. Дожди давно смыли с них дерн и даже кору, бревна торчали голые, сияя костяной белизной.
Сюда в осенние дни 1944 года в панике бежали фашисты, бросая оружие, утопая в трясинах. Но «Россомаха» не спасла гитлеровцев. Наши войска обходили ее с флангов, и враги, боясь оказаться в котле, уходили дальше на запад, через границу. «Россомаха», сданная без единого выстрела, осталась как огромный, распластавшийся по лесам гниющий скелет. Не коснулась этих мест и мирная жизнь. Люди сторонились мертвой «Россомахи», едва заприметив на стволах деревьев предупреждающие надписи — «Смертельно! Мины!»
Мин уже нет, земля очищена от них, но я поймал себя на том, что не доверяю этой земле, что мне как-то неприятно твердо поставить ногу, опереться на всю ступню. Такая же тревога, казалось, охватила и моего спутника, майора Аниканова. Общительный, жизнерадостный, душевный человек, он вдруг замкнулся, умолк. Все движения его, даже походка, обычно четкая и размеренная, как у всех старых служак, сделались беспокойными и нетерпеливыми, как будто и ему хотелось как можно скорее выбраться отсюда, не видеть этого дзота с черными пустыми глазницами, этой помятой грязно-зеленой каски. Выбраться, выйти на дорогу, полной грудью вдохнуть воздух…
Помнится, в тот день было тихо, совершенно тихо, лес оцепенел в безветрии, но и тишина представлялась мне обманчивой, как оглушенному взрывом.
Я так и сказал Аниканову. Погруженный в какие-то свои мысли, он ответил рассеянно:
— Точно, точно. Тут так рвануло, что… Идемте, я покажу вам.
Через несколько минут мы стояли на берегу небольшого озерка. В него сползали полуразвалившиеся бревенчатые избушки, некогда, должно быть, служившие помещением для штабистов. Один сруб совсем распался в воде — на поверхности виднелись лишь пучок кровельных досок да плотный, слежавшийся, как войлок, комок маскировочной хвои.
— Вот это я и хотел вам показать, — проговорил Аниканов. — Всю ложбину залило. После взрыва. Вы должны были это увидеть, иначе… Иначе я просто не представляю, как я мог бы вам рассказать. Теперь мы пойдем потихоньку к дому.
Я выслушал рассказ майора Аниканова и, в меру своей памяти и умения, записал.
* * *— Жизнь моя — кочевая, военная и вдобавок — холостая. Все имущество — книги да спиннинг. Разве можно без спиннинга в таких местах, на таком приволье! Как раз об этом — о рыбной ловле — и толковал я с сослуживцами тогда, в тот вечер, в час ужина, когда пришло донесение.
Однако надо сказать еще кое-что о себе. В молодости профессора прочили мне будущее ученого филолога. Положив в карман университетский диплом, я вскоре ушел по путевке комсомола в пограничные войска, потом стал чекистом и не жалею об этом. Не жалею, хоть и нелегка наша служба. Первое боевое крещение получил я в Средней Азии в схватке с басмачами. Жену там потерял…
В моем дипломе — я иногда разглядываю его и, признаться, с некоторым удивлением — перечислено множество предметов. Смотрю и думаю: «Неужели я когда-то знал столько!» Понятно, всю эту премудрость я довольно основательно забыл, кроме, впрочем, современного немецкого языка. На войне он пригодился. Я тогда переменил род оружия. Писал листовки, по радио призывал немецких солдат сдаваться в плен.
После войны я вернулся на границу. Направили меня сюда, вот в эти места.
Я сам стремился сюда. Почему? Трудно ответить в двух словах. Здесь в феврале 1943 года погибла моя Ташка. Дочка моя.
После смерти жены я остался с Ташкой. Вот и вся семья. Не скажу, что не было у меня в мыслях жениться, нет, этого я, положа руку на сердце, утверждать не могу. Но Ташка мне не позволяла. Смешно, может быть? Товарищи подтрунивали, называли Ташку моим командиром. И они не ошибались.
Вы не лыжник? Нет! Иначе имя Татьяны Аникановой было бы вам знакомо. Мастер спорта, чемпион республики…
Как она погибла, я не знаю. Пошла в разведку и не вернулась. Ни один не вернулся из группы.
Когда я выбирал место службы, я, быть может, питал смутную надежду узнать что-нибудь о Ташке. Так или иначе — тянуло меня сюда.
Итак, позапрошлой весной, в час ужина, к нам в штаб отряда пришло донесение.
Как я уже упоминал, в столовой военторга шла мирная беседа. Говорили о том, что на озерах лед взломало и сейчас самое время для вылазки со спиннингом.
— Конец мая — щучий нерест, — сказал лейтенант Марочкин. — Щука бешеная, на лед прыгает, хоть руками бери.
Я улыбнулся. Марочкин прибыл в отряд недавно, родом он с Кубани, и слова, которые он произнес тоном знатока, не его слова, а услышанные от кого-то. Вот уж не терпится ему ввязаться в разговор старших! Самоуверенный парень, надоедливый иногда, но все-таки славный! Темные глаза его на румяном курносом лице смотрят на все с пытливой жадностью и напоминают мне мою собственную пору юности, когда я был студентом и чувствовал себя способным учинить переворот в науках.
— Руками хватать щуку не советую, — сказал я. — Но такой случай был. У Ладва-порога.
— Там рыба еще не пуганая, — молвил другой собеседник.
— Распугают, — отозвался всезнающий Марочкин. — Из Черногорска рыболовы повадились ездить. По выходным.
Донесение прервало нашу беседу. На заставе, в соседнем отряде, к северу от нас, поймали нарушителя. Как его поймали, я сейчас плохо помню, да это и не имеет значения. Важно то, что он сказал на допросе.
Из показаний его стало известно, что готовится новое нарушение нашей границы.
Пожаловать к нам намерен Генрих Бадер, человек пожилой, служащий крупной частной молочной фирмы.
Кто такой Бадер, мы имели представление. На озере Сорока Островов имеются и полуострова, кстати говоря, очень живописные, и на одном из них стоит дом Бадера, построенный при оккупантах. Когда едешь на катере и острова проплывают мимо, то в просвете между ними на дальнем берегу можно различить серую крышу.
Недолго хозяйствовал там Бадер. Пришлось ему убираться восвояси вместе с гитлеровцами.
Что ему теперь нужно здесь? Этого задержанный лазутчик не знал или не хотел сказать. Он твердил одно — поручение у Бадера важное. Как же выяснить намерения Бадера? Нужно встретить его и проследить.
Полковник Черкашин — начальник нашего отряда — вызвал офицеров штаба и сообщил новость. Хотя Бадер должен перейти границу у соседей, все же и нам нужно усилить наблюдение и быть наготове.
Словом, вы понимаете, в воскресенье идти на рыбалку не пришлось.
А через пару дней выяснилось: соседи встретили Бадера, следовали за ним несколько километров, но из-за тумана потеряли. Ночи здесь в эту пору светлые, но туманы по утрам густые.
И был объявлен поиск.
Знаете ли вы, что это такое? Если бывали в атмосфере поиска, то не забудете его.
Боевой сигнал у нас, на границе, не звучит раскатами горна. Его несут провода, волны радио, несут в комендатуры, на заставы, во все концы участка, охраняемого отрядом, — и жизнь на границе становится иной.
На заставах пустеют казармы, с пирамид снимают винтовки. Формируются усиленные наряды.
На вид ничего не изменилось на холмах, на просеках, на перекрестках троп и дорог. Чуть гуще стал куст боярышника, а там — немного чаще молодой ельник. Поди, угадай, что там — растения, не имеющие корней в земле, торчащие из-за пояса бойца, залегшего с карабином в руке. Надо подойти вплотную, чтобы различить его и других, лежащих рядом, в уборе маскировки…
Секрет внимателен, чуток. Секрет не смыкает глаз. Он сменяется редко, осторожно, скрытно. Одолевает сон солдата, голова тяжелеет, опускается вниз — но вмиг отрезвляет его холодок карабина. Солдат держит карабин перед собой, держит твердо…
Спать нельзя. В любое мгновение может появиться нарушитель. Из-за перелеска, из-за той толстой сосны, из-за пригорка… Таких неусыпных секретов с оружием наготове много. Они ждут, подстерегают. А сквозь глухомань, через болотную топь, движутся поисковые группы. Те недвижимы, как изваяния, — эти в неустанном походе. В полном боевом снаряжении, с радиостанцией, идет такая группа, идет молча, не зажигая костра на коротком привале. Идет, зорко оглядывая местность, примечая каждую мелочь, — будь то птица, взвившаяся над лесом, или примятый папоротник.