"нельзя лишать человечество его истории", - так и сказано в
книге, прямыми словами. /Цитирую кредо В.Сербиненко : "об
щественые идеалы... не отрицающие... прошлого и настоящего
истрии"./ Есть и обьяснение практически-конкретное: вторже
ние в ход истории оборачивается большой кровью; это и сказа
но словами, и показано образно.
Другая проблемма - человеческая, личностная. Антон пони
мает что обязан остаться в сороне, но это ему невыносимо, он
говорит: "Сердце мое полно жалости". И все же он бездейству
ет. Убивают и пытают его друзей, бьют до полусмерти его са
мого, но он терпит до последнего и лишь в приступе отчаяния
с боем идет во дворец и убивает палача Рэбу.
Еще раз: главная тема "Трудно быть богом" Абсолютно ясна
и четко сформулирована. Вмешательство и исторический процесс
- "утопизм" - недопустимо.
Идея, как легко заметить, прямо отвергающая то, в чем об
виняет Стругацких В.Сербиненко. Естественно, об ее присутс
твии в книге он умалчивает. А над лчной трагедией гуманиста
он, грустно сказать, глумится - "соблюдая при этом известный
порядок", как один из героев Сарояна. Правда, герой этот
плакал от жалости к людям, но каждому свое... Сначала критик
говорит, что "Антону... и другим героям придется еще не раз
"пожалеть" о несовместимости гуманистических запретов с эф
фективной и молниеносной "помощью". Тут сразу вопрос: почему
иронические кавычки у прекраснейших слов в человеческом лек
сиконе - жалость и помощь? Кому из порядочных людей не хо
чется помочь страдальцам, кому не унизительно сознание собс
твенного бессилия? Иронический тон надо как-то обьяснить, и
это делается простейшим образом: Антон - бесмысленная пус
тышка. В.Сербиненко пишет: "Романтический герой и не заме
тил, что... он оказался способным на предательство... "по
хотливой кошки" - доны Оканы". Ну, это сказано недостаточно
сильно: Антон виновен в ее гибели, но критик почему-то забыл
о страшном раскаянии героя, из-за которого он едва не сошел
с ума, о психической ошибке, послужившей одной из причин
заключительной трагедии - прорыва с обнаженными мечами в
убежище дона Рэбы.
Этот поступок обезумевшего, потерявшего над собой власть
человека критик трактует совсем уже странно. Приходится за
подозрить, что он не прочел книгу до конца - иначе он не мог
бы написать: "Право на убийство ему было предоставлено впол
не буднично - высшим земным начальством в лице дона Кондора:
"Убить, физически убрать...". Дон Кондор не "начальство", а
старший товарищ; ое не предписывает Румате убийство - да и
по тексту так "Тебе НАДО БЫЛО убрать дона Рэбу" /выделено
мной - А.З./. Кондор упрекает Румату за преданность импера
тиву "не убий" в прошлом, когда было еще не поздно ПРЕДОТВ
РАТИТЬ кровопролитие, убив Рэбу.
Уместно задать В.Сербиненко вопрос: как он относится к
тому, что прототип Рэбы Берия был расстрелян прежде, чем он
успел восстановить сталинизм в ухудшенном, если можно себе
такое представить, варианте? И не спрашивал ли он себя, с
тоской и горечью, почему никто из старшего поколения не имел
мужества убить Сталина во-время?
Да, вот еще что: этот вопрос Кондора вызывает у Антона
возмущение, у его друга Пашки - тем более... Но В.Сербиненко
непреклонен. Он уверяет нас,что "Антон-Румата не задумывает
ся". Не только о доне Окане, но и о том, что в этой ситуа
ции" остаться человеком очень трудно". Боже мой, да об этом
он только и думает! Главное, что его угнетает: средневековье
засасывает его, он вынужден выдавливать из себя "благородно
го подонка"... И вопреки всему тексту книги критик подводит
нужный ему итог: "Отсутствие элементарной независимости мыс
ли неотвратимо оборачивается для героя подчинением, самым
что ни на есть прямым и грубым. Полубог Румата - почти уже
идеальный винтик набравшего космические обороты механизма
Утопии". Правильно - идеальный винтик; верно - механизма
Утопии; вопрос - какой Утопии. Не той, которую сочинил за
авторов В.Сербиненко, в которой царит дурной общественный
идеал, А той, которую изображают Стругацкие. Антон - "вин
тик" /сохраним этот одиозный термин/ милосердной системы,
ибо следует закону милосердия до предела своих возможностей.
Он обретает то, что критик называет "элементарной независи
мостью мысли", когда выходит из Утопии в реальность и начи
нает убивать, и Утопия не может принять его обратно - его
руки видятся ей окровавленными.
Подмены совершенно удивительные мы находим в разборе дру
гой философской повести, "Жука в муравейнике". Подмены и
беглость: весь анализ 25 строк! Назвав поле действия "прек
расным новым миром" - аналогия понятна,- критик передает все
содержание книги таким прокурорским периодом: "Профессио
нальный убийца, шеф службы безопасности Рудольф Сикорски
/"... никогда не обнажал оружия, чтобы пугать, грозить...
только для того, чтобы убивать"/ уничтожает "своего", Льва
Абалкина, подозревая в нем опасного и враждебного чужака".
Просто, как выстрел в затылок... На деле тема "Жука..." та
же, что и "Трудно быть богом": предел действия нормы "не
убий". Стругацкие ставят мысленный - художественный - экспе
римент: на одной чаше весов помещена судьба всей Земли, на
другой - одна-единственная жизнь /Льва Абалкина/. Весы иде
ально уравновешены, ни герои, ни читатель не знают, действи
тельно ли Абалкин есть бомба замедленного действия, могущая
уничтожить земную цивилизацию. Боюсь, что в наши дни его
судьба была бы решена быстро и круто, но в "механизме Уто
пии" "винтики" мыслят по-другому. Несмтря на то, что "про
фессиональный убийца" Сикорски в полной мере представляет
себе меру опасности, он сохраняет жизнь живым бомбам, когда
они еще не люди, а человеческие зародыши, и с тех пор обере
гает их, охраняет от непосвященных их секрет. Милосердие не
покидает его до последней секунды - всей истории 40 лет, из
них 30 Сикорски знает, что вместе с людьмибомбами могущест
венная иная цивилизация подбросила на Землю некие устройс
тва, "детонаторы", добравшись до которых, подкидыши, возмож
но, начнут свою страшную работу.
Деталь, достойная внимания: Сикорски не может уничтожить
"детонаторы" - и не может спрятать машинки в свой сейф. "Де
тонаторы" попали в музей, а по закону никому, "ни частным
лицам, ни Мировому Совету, ни даже господу богу" экспонаты
"из любого Музея на Земле" не выдаются - приходите и изучай
те на месте... Может быть, В.Сербиненко помнит о судьбе НА
ШИХ музейных сокровищ. Может быть, прочитав повесть внима
тельно, он воздержался бы от саркастического вопроса: " ...
Где, в каком спецхране содержатся "неисчислимые духовные"
скровища Утопии Стругацких.
Итак, 40 лет "контрразведчик" Сикорски несет на своих
старых плечах бремя мучительной тревоги - ужасно представить
себя на его месте... И тут на сцену выходит Абалкин. Он без
предупреждения покидает инопланетную службу и тайно возвра
щается на Землю. Перед этим при непонятных обстоятельствах
гибнет его врач, посвященный в секрет. Дома Абалкин с неис
товым напором пытается вызнать тайну своего происхождения и,
главное, стремиться прорваться в Музей, к "детонаторам". Но,
пока возможны хоть какие-то ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ обьяснения его пос
тупков, Сикорски его щадит. Выстрелы раздаются только тогда,
когда Абалкин берет "детонатор" в руки.
Об этой трагедии ответственности критик сообщает нам так:
"ГИБНЕТ ПО ПЕРВОМУ ПОДОЗРЕНИЮ, что он агент Странников, Лев
Абалкин" /выделено мной - А.З./.
Но это еще не все. Даже в такой отчаянной ситуации Стру
гацкие не оправдывают Сикорски полностью, этические весы еще
качаются. Герой-рассказчик Максим Каммерер считает убийство
напрасным. Этого В.Сербиненко опять "не замечает" и пишет
туманно: "Максим.. не удовлетворен положением де в Утопии,
ему по-человечески жаль Абалкина... но выхода герой не ви
дит". Неправда, видит, и выход этот очень прост - не убивать
даже во имя спасения Земли. Видит и ДЕЛАЕТ : пытается спасти
Абалкина, но физически не успевает. Сикорски и Максим оли
цетворяют ПРОБЛЕМУ ЭТИЧЕСКОГО ВЫБОРА самого высокого ранга.
Для них нет вопроса, допустимо ли убийство "человеческое"
/Вл. Соловьев, чуть дальше мы к этому вернемся/. Вопрос иной
и мучительный: допустимо ли убийство одного для сохранения
всех - даже в крайних, сверхчеловеческих обстоятельствах?
Стругацкие поставили этот вопрос перед нами -не "утопий
цами", своими современниками, и когда! В середине 1979 года.
У нас смертная казнь присуждалась за многие деяния, в том