Тихий шорох заставил её обернуться: молоденькая послушница растерянно стояла у дверей, не решаясь заговорить.
— Ну? — резко сказала старуха и, опершись рукой о спинку высокого кресла, вся подалась вперёд, торопясь услышать ответ.
— Достопочтенная мать настоятельница, — заговорила девушка, волнуясь и запинаясь, — странник, просящий помощи сёстры-врачевательницы, отказался назвать своё имя, ибо, так сказал он, оно станет тебе известно, если ты взглянешь вот на это!
С этими словами девушка осторожно положила на столик около кресла небольшой старинный кинжал в серебряных ножнах. С неожиданной быстротой старуха схватила его и повернула к свету.
— Уйди! — резко сказала она.
Луч вечернего солнца задрожал на тонкой резьбе, покрывавшей ножны кинжала (или дрогнула то державшая ножны рука?). Выбиваясь из лап серебряного сокола, прихотливым узором вилась по кинжалу узкая лента с полустёртой временем надписью. «Ни страха, ни пощады врагу!» — гласила она. И родовой кинжал гордого дома Фицусов, графов Гентингдонских, ещё раз дрогнул в руке настоятельницы монастыря святой Радегунды, в миру — Беатрисы Гентингдонской, бабушки весёлого Робина…
Опустив руку, она снова повернулась к окну. На окне, ударяясь о его узкую свинцовую оправу, вдруг тонко зазвенела муха, этот звук иглой пронзил тишину, притаившуюся под каменными сводами. Костлявая старческая рука с наступающими жилами вздрогнула, но в следующую минуту ещё крепче сжала кинжал, скрывая его в складках минной монашеской одежды.
— Он, — тихо проговорила старуха, — мужицкий барон, граф челяди и…
Сгорбившись, медленными шагами, точно вдруг только теперь познавшими тяжесть лет, она перешла комнату и, остановившись перед дверью, стукнула в неё свободной рукой.
— С ним угаснут слава и позор нашего рода, ибо ни сына, ни дочери… — продолжала мать Урсула, как бы бессознательно говоря с кем-то невидимым, стоявшим перед ней. Но, встретившись с испуганным взором отворившей дверь послушницы, она вздрогнула.
— Скажи сестре Гельвизе — пусть остаётся в своей келье, — проговорила сухо. — К больному страннику пойду я сама.
И с этими словами она твёрдо ступила на сбитые каменные ступени узкой башенной лестницы…
Длинная и низкая, со сводчатым потолком, монастырская трапезная скорее походила на коридор. Окна, расположенные в боковой стене, выходили во внутренний сад, в котором старые яблони и груши перемежались с грядками рассаженных искусной рукой лекарственных растений. Даже самые красивые из них были посажены только с лечебными целями: не в характере матери Урсулы было бы разрешить монахиням суетные забавы. Белоснежные лилии с золотыми серединками, настоенные в вине, помогали от укуса змеи, корни ириса излечивали лихорадку… И всё же многие растения на грядках не только целили, но и радовали глаз.
Издавна монастырь святой Радегунды славился врачебным искусством своих монахинь, но вход больным разрешался только утром. Поэтому в этот необычный вечерний час в обширном низком зале с узкими столами и деревянными скамейками путники были одни. Опустив седую голову на скрещённые на столе руки, больной, казалось, не был расположен к разговору, и товарищи, отойдя к окну, тихо перешёптывались, не беспокоя его. Однако легко было заметить, что он со всё возрастающим волнением прислушивался к малейшему звуку за стенами трапезной.
Дверь в глубине зала вдруг скрипнула и отворилась. Высокая тёмная фигура на минуту задержалась в ней, продолжая держаться рукой за кованую ручку.
— Прикажи твоим спутникам удалиться! — промолвил низкий, слегка охрипший голос.
Больной быстро поднял голову и так же быстро встал, почти вскочил со скамейки, но тут же пошатнулся и тяжело опёрся рукой о стол. В одно мгновение Аллен оказался рядом, но Робин ласково отстранил его руку.
— Приказывать братьям моим не могу, — тихо проговорил он, — но прошу вас оставить нас одних… — он не решился договорить, лишь умоляюще взглянул на удивлённое лицо Аллена и безмолвную фигуру Гуга.
Недоуменную тишину нарушило нетерпеливое движение матери Урсулы.
— Идём, Аллен, — со вздохом проронил Гуг. — Почтенная сестра, просим дать знать, когда нам можно будет вернуться…
Последние слова он договорил уже переступая порог и собирался почтительным поклоном подтвердить свою просьбу, но вдруг осёкся: его поразило лицо старухи, к тому же оно показалось ему знакомым…
Ответом на пронзившую его догадку был лишь стук тяжёлой двери.
Вздрогнула притаившаяся под сводами трапезной полутьма, и на мгновение утомлённым глазам Робина представилось, что с приближением к нему тёмной монашеской фигуры гасли последние закатные лучи. Но тут же, почти в детском порыве, он протянул вперёд руку:
— Ты пришла сама, — проговорил он, — благодарю тебя, я…
Монахиня стояла перед ним на расстоянии протянутой руки, но ни словом не отозвалась она на его приветствие и самые складки её одежды, как и лицо, хранили каменную неподвижность.
— Настоятельница монастыря святой Радегунды, — проговорила она низким бесстрастным голосом, — пришла узнать, какую помощь может она оказать путнику, занемогшему в дороге.
Одну минуту взгляд Робина ещё искал ответа на лице пришедшей, затем больной со вздохом отвернулся и опустил голову.
Каменные складки чёрной одежды дрогнули еле приметно, в том месте, где скрывали они руку, державшую кинжал.
— Тело своё хотел поручить ты заботам наших сестёр-врачевательниц, — горло говорившей неожиданно сжало мгновенное волнение. — Протяни же руку, я выпущу тебе испорченную кровь и с нею недуг твой оставит тебя.
С этими словами рука, державшая кинжал, освободилась из складок одежды. Слабая улыбка пробежала по губам Робина и исчезла, не отразившись в глазах, устремлённых на серебряные резные ножны, но протянутая им рука не дрогнула, когда остриё кинжала коснулось её, кольнув, словно жало змеи, и густая тёмная кровь показалась из вскрытой вены.
Кинжал и ножны упали на пол, тёмные складки одежды колыхнулись перед внезапно помутневшими глазами Робина и стук поспешно захлопнутой двери сопровождался ржавым визгом ключа. В полутёмном зале снова воцарилась полная тишина…
Румяное яблоко сорвалось с отодвинутой Алленом ветки и исчезло в густой траве.
— Она ушла, Гуг! — проговорил он, заглядывая в окно трапезной. — Она почти бежит. Уж не случилось ли чего с капитаном?
Гуг вздрогнул и обернулся.
— Если не ошиблись мои глаза, то ничего доброго эта встреча не сулит нашему Робину, — пробормотал он и, не слушая вопросов спешившего за ним Аллена, быстро направился к трапезной.
Однако дверь не поддалась ни под натиском руки Аллена, ни под ударом нетерпеливого плеча.
— Ключ! — громко вскрикнул вдруг Гуг и, сорвав с себя шапку, в отчаянии швырнул её на каменные плиты двора. — Моя в том вина! Старуха унесла ключ… Робин, капитан, мы идём к тебе! — И, оттолкнув Аллена, он выскочил из-под дверного навеса и бросился к защищённому резной решёткой окну.
Толстый шест, валявшийся под окном трапезной, оказался в его руке.
— Иду, капитан! — повторил он, и молоденькие послушницы, собиравшие яблоки, застыли в испуге и изумлении, наблюдая, как гнулась и ломалась вырываемая из гранитной рамки металлическая решётка. Наконец, тонкий свинцовый переплёт уступил последнему взмаху шеста, посыпались осколки слюды. В узком проёме окна был полумрак, трапезная казалась пустой.
— Робин! — проговорил Гуг и, переступив через подоконник, остановился, прислушиваясь. Ответом ему был лёгкий стон, почти вздох.
Опережая Гуга, Аллен обогнул стол и наклонился над распростёртым на полу телом. Кровь пропитала зелёную одежду Робина и его белые волосы, бледность, смешавшись с загаром, придала лицу восковой оттенок. Он не шевелился.
Гуг наклонился и молча, оторвав от его одежды длинную полосу, перетянул ею откинутую на пол руку Робина. Струйка крови, фонтаном бившая из открытой вены, потекла тише и остановилась.
Медленно, в последнем усилии, открыл глаза Робин и взглянул на склонившиеся над ним лица. Ещё медленнее зашевелились его губы, и друзья не сразу расслышали его слова.
— Кинжал, — прошептал капитан и закрыл глаза, утомлённый усилием. — Со мной, в могилу, — прибавил он через некоторое время. Тень улыбки пробежала по его лицу, и он договорил несколько громче: — Последний дар внуку от Беатрисы Гентингдонской.
Аллен в изумлении поднял глаза, но Гуг, встретившись с ним взглядом, молча кивнул головой и отвернулся.
— Кликнем клич, соберутся лесные братья и камня на камне не оставим от проклятого гнезда, а всё, что может гореть, предадим пламени! — вскричал пылкий Аллен о’Дел.
Гуг стоял молча, не отводя глаз от бледнеющего лица Робина. Смертные тени легли на него, и он напрасно старался что-то сказать, устремив на братьев угасающий взгляд.