Овладение числом и мерой — одно из важнейших завоеваний человека. Умение мысленно оперировать с числами и величинами — исключительно важное интеллектуальное умение, которое осваивается с трудом и развивается на протяжении жизни человека. Воздействие на сознание во время перестройки привел к необычной интеллектуальной патологии — утрате расчетливости. Произошла архаизация сознания слоя образованных людей — отказ от того «духа расчетливости» (calculating spirit), который, по выражению М. Вебера, был важным признаком современного общества.
Важнейшее свойство расчетливости, даваемое образованием и опытом — способность быстро прикинуть в уме порядок величин. Когда расчетливость подорвана, сознание людей не отвергает самых абсурдных количественных утверждений, они действуют на него магически. Человек теряет чутье на ложные количественные данные.
Приведенные в такое состояние люди не имели возможности выработать разумную позицию в отношении объявленного в реформе слома отечественной промышленности. Она была представлена монстром, который подлежит уничтожению. Вот наглядный и даже мелкий, но совершенно типичный пример.
В программной книге Н. Шмелева «На переломе: перестройка экономики в СССР» говорится о промышленности как «черной дыре, в которой исчезают ресурсы», в данном случае о лесной промышленности: «С каждого кубометра древесины мы получаем продукции в 5–6 раз меньше, чем США» (с. 144).
Можно ли представить себе такое? Ведь это противоречит здравому смыслу. Если заглянуть в общедоступный справочник, то узнаем, что в расчете на 1000 кубических метров сырой древесины в СССР в 1986 г. выходило 786 плотных куб. м, а в США 790 куб. м деловой древесины. Вот подробная сводка:
Таблица. Выход изделий из древесины в СССР и США. 1986 г. (в расчете на 1000 кубических метров вывезенной древесины)
Где здесь эти фантастические «в 5–6 раз меньше продукции»? Отходов при переработке древесины в изделия в США было 21,0 %, а в СССР 21,4 %. Вот и вся разница (да и эти отходы шли в дело). Как использовать дальше продукцию первого передела — деловую древесину, зависит уже от приоритетов.
Читающая книги Н. П. Шмелева публика, в значительной своей части экономисты, приняла эту версию про “5–6 раз” — а ведь должна была встрепенуться, если бы сохранила чувство меры. “Возможно ли это? Куда могли деться 80–85 % массы привезенного на лесопилку бревна?» — вот что должно было не давать покоя. Но ведь никакого беспокойства эти “количественные” данные, не вызывали.
Подобного же рода количественные данные приводятся для того, чтобы заклеймить машиностроение. Читаем в той же книге: «Известно, например, что на машиностроительных предприятиях от 30 до 70 % металла уходит в стружку — в отходы» (с. 171).
В действительности достаточно взять справочник, и мы получаем точные данные, ибо отходы металлов учитывались в СССР (как, впрочем, и в других промышленно развитых странах) скрупулезно, вплоть до окалины. Показатель «Образование металлоотходов в машиностроении и металлообработке» хорошо известен и идет в справочниках отдельной таблицей — в 1988 г. в СССР в этой отрасли было потреблено черных металлов 91,7 млн. т, образовалось отходов в виде стружки 8,1 млн. т или 8,83 %. Какие тут 30–70 %?
Идеологически ангажированные экономисты, которые манипулировали числами и искажали меру, быстро утратили контроль над собственными действиями и стали, уже неосознанно, активными разрушителями важной основы рационального сознания. В мировом сообществе экономистов не возникло никакой рефлексии относительно этого явления, так что активные манипуляторы мерой не испытали на себе никаких профессиональных санкций.
Экспроприация общенародной собственности — криминализация страны
Приватизация, проведенная в России в начале 90-х годов, является самой крупной в истории человечества акцией по экспроприации — насильственному безвозмездному изъятию собственности у одного социального субъекта и передаче ее другому. При этом никакого общественного диалога не было, власть не спрашивала согласия собственника на экспроприацию. Эта приватизация носила сознательно преступный характер и создала на огромной территории мощную самовоспроизводящуюся криминальную квазицивилизацию, которая паразитирует на обществе. Мировое научное сообщество трусливо уходит от понимания и обсуждения этого нового в истории формационного феномена — ибо обсуждение означало бы причастность к его созданию.
По своим масштабам и последствиям эта приватизация не идет ни в какое сравнение с другой известной нам экспроприацией — национализацией промышленности в 1918 г. Тогда экспроприация непосредственно коснулась очень небольшой части очень немногочисленной буржуазии. И то предприятия при этом предлагались их же хозяевам в безвозмездную аренду с получением дохода, как и раньше. Тотальная национализация произошла из-за гражданской войны.[27]
Напротив, в 90-е годы XX века в частные руки была передана огромная промышленность, которая была изначально практически вся построена как единая государственная система. Это был производственный организм совершенно иного типа, не известного ни на Западе, ни в старой России. Западные эксперты до сих пор не понимают, как было устроено советское предприятие, почему на него замыкаются очистные сооружения или отопление целого города, почему оно содержит поликлинику, жилье, детские сады и дома отдыха.
Главное не в том, что приватизация стала в России средством грабежа и создания огромных преступных состояний. Это была попутная цель, а главное — разрушение народного хозяйства геополитического противника Запада. В экономическом, технологическом и социальном отношении расчленение советской хозяйственной системы означало катастрофу, размеров и окончательных результатов которой мы еще не можем полностью осознать. Система пока что сопротивляется, сохраняет, в искалеченном виде, многие свои черты, как ни добивает ее правительство. Но уже сейчас зафиксировано в мировой науке: в России приватизация привела к небывалому в истории по своей продолжительности и глубине экономическому кризису, которого теория не может удовлетворительно объяснить.
Неизбежное в ходе приватизации разрушение системы предприятий уже само по себе должно было привести к огромным потерям в результате утраты огромного кооперативного эффекта, которым обладало советское хозяйство. Но даже в отношении отдельных предприятий миф о якобы высокой эффективности частных предприятий с сравнении с государственными в середине 80-х годов был уже развеян в экономической науке. Как могли западные экономисты, своим авторитетом поддержавшие тотальную приватизацию в СССР, об этом не предупредить? Где же их рациональный декартовский скептицизм и беспристрастность?
А ведь проблема не снята за тринадцать лет, прошедших после приватизация. Отношение к ней — постоянный вопрос в РФ, пробный камень для политиков и экономистов. Нигде в мире частный собственник не является более эффективным, чем государство. Сама постановка вопроса неверна — эффективность частника и государства несоизмеримы, поскольку они оцениваются по разным критериям. У частника критерий — прибыль, а у государства — жизнеспособность целого (страны). Диктат рынка привел бы к опасной деформации всей производственной системы, и государство везде корректирует положение или путем национализации предприятий, или путем бюджетных инвестиций для создания новых.
Приватизация 90-х годов стала небывалым в истории случаем теневого соглашения между бюрократией и преступным миром. Две эти социальные группы поделили между собой промышленность СССР. Участие каждой было необходимо для такого дела. Номенклатура имела власть, аппарат управления и идеологическую машину, чтобы парализовать общественное сознание. Уголовные и теневые дельцы имели подпольную организацию, действующую вне закона и морали, большие деньги и поддержку мирового криминального капитала, а также инструменты насилия в трудовых коллективах — на случай протестов снизу.
Этот союз бюрократии и преступности нанес по России колоссальный удар, и неизвестно еще, когда она его переболеет. Допустив воров к экономической власти, номенклатура не только отдала хозяйство на поток и разграбление, но и навязала нам хищных и темных законодателей в культуре, нравственности, даже в обыденных привычках и языке. Агрессивный уголовник с золотой цепью на шее, полный комплексов и презирающий все светлое и высокое, наступил своим башмаком на нашу школу, литературу, спорт, на юношеские мечты нового поколения.