Как говорила Иркина подружка по институту, марокканка Любна: «Что-то я стала попугиваться»…
Вот и я стал себя попугиваться.
***Между прочим, у нас «птичья» контора. Я – Снегирёв, а ещё есть Галкин, Сорокин и Грачёв. У генерала вообще детская и смешная фамилия – Канарейкин.
Ну вот, наконец, я и добрался. Старинный особняк на Таганке по соседству с театром, памятник архитектуры. Тяжеленная дверь с утробным лязганьем доводчика пропускает меня внутрь. Впереди – беломраморная лестница, на площадке которой красуется ростовой портрет Сталина. Генералиссимус в мундире и при орденах. Портрет не особо талантливый, но написан добротно. Он благополучно пережил хрущёвскую оттепель, брежневский застой и даже свежий ветер перемен, и отеческий, но суровый взгляд Иосифа Виссарионовича уже шестой десяток лет исправно мобилизует личный состав на служебные подвиги.
Справа застеклённая комнатка дежурного по части. Ему сейчас положено отдыхать, поэтому на проходной за столом сидит отчаянно рыжая и усыпанная веснушками бойцица или «привет-ведьма», как её дразнят поклонники приключений Гарри Поттера. Меня она помнит и не сверяет фото на мониторе с оригиналом, совершая мелкий служебный проступок. Бойцица не замужем и знает, что я разведён, поэтому провожает подполковника оценивающе-задумчивым взглядом. Потом, видно, решает, что я для неё слишком стар, вздыхает и возвращается к рассматриванию пёстрого журнальчика.
В отделе уже все на месте, я, оказывается, прибыл последним. Ну и ладно, начальник имеет право.
– Товарищи офицеры! – командует Слава Галкин.
– Товарищи офицеры, – отмахиваюсь я.
Все плюхаются в офисные кресла и продолжают заниматься своими делами, причём двое, судя по их слегка безумным физиономиям, до прихода начальства азартно резались по сетке в «контру», что вообще-то строжайше запрещено.
Весь наш отдел размещается в одной комнате. Комната большая, с высоченными потолками, с лепниной, мраморными подоконниками и протёртым линолеумом с весёленьким, детсадовским рисунком. Протёртые дырки аккуратно оббиты гвоздиками. Под линолеумом – старинный дубовый паркет, который тыловикам было лень приводить в порядок. Два больших окна, выходящих в парк, сейчас открыты, и комната полна сладким запахом цветущих лип. В современной Москве липы не выживают, им на смену приходят отчаянно мусорящие тополя, но наши как-то держатся. Жалко будет, если засохнут или мэрские чиновники придумают на их месте очередной бизнес-центр с подземной парковкой и макдачной.
Глухая стена комнаты занята шкафами. Коллеги украсили свои рабочие места картинками разной степени фривольности, у меня же над столом висит портрет маршала Жукова работы Павла Корина. Мне нравится холодное, волевое лицо маршала и сдержанный, благородный колорит полотна.
– Ну, что у нас плохого? – произношу я традиционную фразу персонажа мультика.
– Босс, тебя к генералу, – сообщает Слава. – Канарейкин велел сказать, что как только придёшь, сразу к нему.
– Давно он на службе? – недовольно морщусь я.
– Я полчаса как пришёл, так он уже был здесь.
– Не мог мне на мобилу отзвониться? Я бы поторопился. Неудобно – генерал и ждёт!
– И как бы ты поторопился? – ехидно спрашивает Слава, – руль на себя, газ до полика и свечкой вверх? Только дёргаться бы стал, ещё въехал бы в кого-нибудь. Не стал я звонить.
– Ну, ладно, не стал, так не стал, чего уж теперь-то? Не знаешь, зачем вызывает?
– Не знаю, он не сказал, но вроде настроение у командира нормальное. Иди, не теряй времени, а то мало ли…
Сердце красавицыСклонно к изменеИ к перемене,Как ветер мая.
– ехидно и жеманно пропел Галкин.
Я вздохнул, взглянул на себя в зеркало, как всегда, остался недоволен своей физиономией и отправился на третий, «генеральский» этаж, куда можно было попасть только по отдельному пропуску. Там царил строгий бюрократический уют богатых контор, стояли кожаные кресла и диваны, по углам в кадках под мрамор красовались тропические растения с острыми и жёсткими листьями, напоминающими хороший ватман. Кроме кабинета шефа, здесь была библиотека, комната спецсвязи и ещё какие-то помещения, двери которых были на моей памяти всегда заперты. Табличек на дверях, естественно, не было. Не знаю уж, что за ними скрывалось.
В приёмной генерала его личный секретарь Кира Петровна опасливо тыкала пальцами в клавиатуру моноблока. Ей было за пятьдесят, носила она всегда английские костюмы по моде семидесятых и красила волосы в цвет яичного желтка. Надо полагать, секретарём Кира Петровна была образцовым, потому что генерал её очень ценил и не соглашался заменить на молодую и продвинутую барышню.
Пишущей машинкой Кира Петровна владела виртуозно, и когда она печатала какой-нибудь документ, который нельзя было доверять компьютеру, отдельных ударов молоточков по бумаге было не слышно, машинка издавала слитный гул. Больше всего это было похоже на ведущий огонь зенитно-артиллерийский комплекс «Шилка». А вот с компьютером отношения у неё не складывались, хотя Кира Петровна очень старалась – читала книжки «для чайников» и даже окончила какие-то курсы.
– Здравствуйте, Кира Петровна, – сказал я, кладя на клавиатуру очередное яйцо «Киндер-сюрприза» для внука. – Там вроде динозавр сидит. Может, у парня такого ещё нет?
– Каких у него только нет! – отмахнулась секретарша, – спасибо, Вадик, мой недоросль игрушками поменяется, если что. Ой, как хорошо, что ты зашёл! Объясни ты мне, дуре старой, как вот этот лист повернуть длинной стороной вниз? Что-то у меня никак…
Можно было просто сделать самому, но Кира Петровна всегда хотела понять, как надо , поэтому пришлось потратить несколько минут, объясняя, что такое разрывы разделов. Причём раньше я ей это уже объяснял. И не один раз…
– Генерал у себя? – спросил я, наконец, разогнувшись и незаметно потирая поясницу.
– У себя, у себя, Вадик, иди, ни с кем он по телефону не говорит, – сказала Кира Петровна, бросив взгляд на пульт.
– Разрешите, товарищ генерал?
Генерал-майор Канарейкин, в гражданском, без пиджака, с засученными рукавами сорочки, седой и коренастый, напоминал скорее боцмана с волжского буксира, чем интеллектуала-востоковеда. Шеф что-то читал с экрана монитора, который отражался в полированном стекле серванта. Какие там были иероглифы – китайские или японские, я не разглядел. Шеф, не говоря о европейских языках, свободно читал по-китайски, по-японски и по-корейски.
Между прочим, он лучше всех своих подчинённых стрелял из пистолета. Об этом я узнал, когда у нас случились неожиданные стрельбы. Какой-то очередной мимобегущий начальник решил, что у нас недостаточна строевизация, и погнал всю контору на стрельбы. Из автомата мы кое-как отстрелялись, а вот с пистолетом опозорились практически все, кроме шефа. ПМ в его лапище выглядел водяным пистолетиком, но обойму в мишень он высадил, почти не целясь, и все пробоины легли хоть и в стороне от десятки, но очень кучно. После этого прапорщик с полигона, которому страшно надоели полувоенные мазилы, преисполнился к генералу профессионального уважения и предложил ещё обойму, на что шеф небрежно ответил, что в своё время настрелялся так, что пороховой дым шёл из ушей, и отказался. Бог знает, где он служил раньше и чем занимался. В нашей конторе любопытство такого рода не приветствуется.
– Здравствуй, Снегирёв, – сказал шеф, отрываясь от монитора, – садись. Тетрадь для записи моих указаний в кои-то веки не забыл, вижу, плюс тебе. Ладно.
Он секунду помолчал, склонил голову и вдруг стал похож на Анатолия Папанова в роли Городничего.
– Я пригласил вас, господин подполковник с тем, чтобы сообщить пренеприятное известие…
– Откуда на этот раз? – перебил его я. – С Лубянки или…
– Вот если бы ты не перебивал старших, а имел терпение дослушать до конца, то узнал бы, что к нам едет не ревизор, не комиссия по проверке режима секретности и даже не пожарная инспекция.
– А кто тогда? Бригада из Лэнгли по обмену опытом?
– Кто-кто… Мэр в пальто! Но вообще, ты почти угадал. Только не из Штатов, а из Франции, и не к нам, а к тебе лично.
Вот тут я по-настоящему удивился:
– Ко мне?! А почему ко мне? Чего я такого сделал-то?
Шеф ухмыльнулся.
– Кто из нас доктор физматнаук?
– Вы. Ну, и я тоже…
– Не нукай на генерала! Совсем страх потеряли! Распустил я вас! Вот устрою строевые занятия! Час… Не-е-ет, два часа на плацу! Узнаете у меня, что такое воинская дисциплина!
– Не надо на плацу, – сказал я, – да у нас и плаца-то никакого нет. И формы приличной тоже нет. А маршировать в джинсах и кроссовках – только вероятного противника пугать. Они как фото со спутника увидят, так ластами и щёлкнут от ужаса. Ну, какие из нас строевики?