Викентий Павлович и Тобик вернулись с прогулки как раз к обеду. У Вадима Илларионовича не было псарни – один Тобик, если не считать парочки дворняжек, вольно бегающих по двору, которых подкармливали конюх и кухарка. Но Тобика единственного пускали в дом, он был любимец: ласковый, послушный, умный. Вот и теперь он первый вскочил на крыльцо, носом и лапой распахнул двери и помчался прямиком в столовую – на вкусные запахи.
Когда все семейство уже сидело за столом, Викентий Павлович спросил:
– Чем занимались сегодня? А, Саша?
Одиннадцатилетний сын чуть насупил брови, пожал плечами.
– Да так… Ничего особенного… На речку ходил. Вода уже холодновата. – И пробурчал себе под нос, но так, что все услышали: – Это ведь не Крым…
Саша изо всех сил старался быть вежливым и не огорчать гостеприимного дядю. Но обида на отца и мать, настроение протеста все еще не улеглись в его душе, а притворяться он не умел. Зато малышка Катюша была всем довольна и щебетала как птичка:
– Папочка, папа, а мы с мамочкой кормили курочек и цыплят. Они такие хорошенькие, но не ловятся, убегают! А гуси страшные. Я хотела с гусеночком поиграть, а большой гусак шею вытянул, за платье меня схватил! Меня мамочка спасла.
Вспомнив ужасное происшествие, Катюша уткнулась кудрявой белокурой головкой матери в бок. Люся прижала к себе дочку и, смеясь, сказала мужу:
– Это она сейчас вспоминает, и ей страшно. А тогда не испугалась. Гусь, с нее ростом, тянет ее за платье, а Катенька его хворостиной, хворостиной, и кричит: «Пусти сейчас же, порвешь!»
– Вот какая у меня, оказывается, отважная племянница!
Катюша быстро вскочила, обежала стол и забралась к Вадиму Илларионовичу на колени, лукаво поглядывая на отца. Викентий Павлович был рад, что Люся и пятилетняя дочка по-настоящему наслаждались жизнью в поместье – природой и простыми деревенскими хлопотами. Саша же с самого начала ехал сюда неохотно. И хотя, похоже, ему в «Бородинке» тоже нравилось, он изо всех сил старался этого не показать. «Ничего, – подумал Петрусенко, – скоро все изменится».
– А у меня сегодня на прогулке была интересная встреча. И знакомство, – сказал он, принимая из рук слуги Максима блюдо со вторым. – Встретил в поле, что за холмами, юного князя Берестова с гувернанткой. Очень славный мальчик, так мне показалось. Мы познакомились, и он пригласил тебя, Александр, к себе в гости. В имение «Замок».
– Князя Берестова? – Люся всплеснула руками. – Это что же, Викентий, того самого? Который полгода назад сиротой остался?
– Именно так, его. А что, Вадим, у Берестовых здесь владения? Я не знал.
– Да. – Бородин задумчиво покачал головой. – Верно, я и забыл. У Берестовых здесь близко родовое имение. Старинное. Дом хоть и красивый, но мрачный какой-то. Там много лет никто не жил. Я и не знал, что он теперь обитаем…
– Я извиняюсь, но вы же, господин доктор, соседями не интересуетесь.
Ловко собирая тарелки, слуга Максим иронично покачал головой.
– Зато ты все знаешь, – ответил ему Бородин.
– Знаю, – согласился тот. – Да об этом все вокруг знают. Молодого князя привезли из самого Парижа месяца два назад. Господин Коробов, двоюродный брат покойного князя Берестова, и его жена, опекуны молодого князя, решили, что мальчику после трагедии полезно пребывание на природе.
– Я вижу, Максим у вас источник самой полной информации, – пошутил Петрусенко. – Ну и что говорят о мальчике, как он себя чувствует?
– Что ж, – Максим уже расставил чайные приборы. – Ребенок есть ребенок, горем долго жить не может. Да и полгода уж прошло, как сгорели его родители.
Доктор Бородин не согласился.
– Не скажи, Максим! Детская душа подчас сложнее взрослой. Горе может не проявляться внешне, но уйти в подсознание. И когда ребенок, казалось бы, все забыл, весел, доволен, вдруг начинаются осложнения с характером или нервной системой. Взрослые не понимают, в чем дело, им кажется это необъяснимым. А причина – в загнанном в глубь памяти горе.
– Вам виднее, конечно, вы доктор. А я человек простой…
– Да ладно тебе иронизировать! Знаю я твою простоту.
– Вот уж право, ваше благородие, вы слова какие-то говорите, мне непонятные.
– Это он-то не понял слово «иронизировать»! – Вадим Илларионович кивнул сестре, призывая в свидетели. – Всю библиотеку мою перечитал, а все в простачка рядится…
Викентий Павлович наслаждался этой шутливой перепалкой. Он хорошо знал, что между хозяином и слугой существуют давние «неуставные» отношения. Корни их – в военном прошлом обоих, когда Вадим Бородин был полковым врачом, а Максим – его денщиком.
Рядовой Максим Мельников попал к доктору Бородину молодым солдатом. И сначала – на операционный стол. В феврале 1904 года, в самом начале Русско-японской войны, он служил в конноартиллерийском отряде генерала Мищенко – заряжающим при орудийном расчете. Они получили приказ произвести рекогносцировку Северной Кореи. Разъезды продвинулись вперед на сто верст и почти не обнаружили неприятеля, но несколько мелких стычек все же произошло. В одной из них Максима ранили. Отряд отошел к границе с Китаем, к Ялу, там в госпитале Максиму решили ампутировать ногу – начиналась гангрена. В то время там как раз служил Вадим Илларионович Бородин. Он увидел солдата Мельникова уже на операционном столе и в самый последний момент отменил операцию. Сам прочистил и обработал рану и потом много дней следил за состоянием Максима, лечил. Когда уже выздоравливающего, но слабого и прихрамывающего солдата хотели отправить в обоз, тот попросил оставить его денщиком при докторе Бородине – выяснил исподволь, что такового у доктора нет. С тех пор Максим бессменно при Вадиме Илларионовиче.
Жена Викентия Павловича постоянно переписывалась с братом, встречалась с ним чаще, чем Петрусенко. Именно от нее он знал историю дружбы доктора и его денщика. Всего лишь через два месяца после госпиталя Мельников пошел со своим «господином доктором» в неравный и жестокий бой под Тюренченом. Сам Бородин не любил об этом вспоминать. Отдавая дань храбрости русских солдат и офицеров, он всегда с горечью ругал бездарное руководство армией. Ведь генералу Засуличу было приказано не вступать в бой с «превосходящими силами». И когда в апреле слабый авангард армии Куроки подошел к Ялу, генерал побоялся ослушаться приказа и дать бой. Мало того, под прикрытием этого отряда японцы навели мост. Когда подошла основная армия и стала переправляться, об этой переправе наши узнали только по грохоту колес о настил моста! И пришлось принять бой всего лишь двумя русскими полками против трех дивизий армии Куроки. Именно в одном из них, 11-м Восточно-Сибирском полку, служил военврач Бородин. Когда в бою погиб командир, впереди солдат стали полковой священник и полковой врач, а музыканты заиграли марш. Так они и пошли в атаку, штыками пробивая кольцо врагов. И тут же, рядом со своим «господином доктором», не отставая ни на шаг, дрался и Максимка. Вадим рассказывал сестре, что не раз в этом немыслимом бою денщик отбивал штыки, направленные в грудь доктору. Героизм воинов не спас их от разгрома. Но и доктор, и денщик сумели не попасть в плен и остаться почти невредимыми – мелкие ранения никто не считал.
С тех пор они не расставались. Уходя в отставку, Бородин вызволил со службы и Максима. Как-то незаметно их отношения из дружеских перешли почти в родственные. Часто даже было непонятно, кто кого опекает.
Викентию Павловичу нравился Максим. Сухопарый, высокий, с мягкими волосами цвета пшеницы, коротким носом и такими светлыми бровями, что их почти не было видно. Он казался молодым, но разбегающиеся от уголков глаз морщинки и слегка запавшие щеки все же выдавали его возраст: тридцать пять лет. Максим и вправду всегда все обо всем знал. Петрусенко уже понял, что это определенный склад натуры: очень общительный и отзывчивый человек притягивает к себе людей – к нему идут за советом, помощью, просто выговориться.
– А что, Максим, – спросил он, – у Всеволода Берестова тетя и дядя – что за люди?
– Господин Коробов большой чин по линии просвещения, начальник городского присутствия в Москве. Так себе господин: с виду важный, но по характеру – ни то ни се. Всем заправляет госпожа Коробова. Она дама важная, но хозяйка – плохая.
– Вот как? – удивился Петрусенко. – Это-то ты откуда знаешь?
– Да вот сад у них запущенный стоит. Раньше никто не жил, оно понятно. Но сейчас приехали, мальчонку привезли. Она наняла было садовника, он начал там прибираться, да успел только одну клумбу разбить, как госпожа забрала его из сада на другие работы.
– А ты, значит, с садовником этим знаком? – улыбнулся Викентий Павлович.
– Верно. Да это Степан, вон, из Енино. За Лушей ухаживает, бегает к ней из «Замка» вечерами.
– Постой, Максимка! – вмешалась в разговор Людмила. – А мне только вчера кухарка наша говорила, что тебе нравится из села Енино девушка Луша. Уж не она ли?