Наталья Александрова
Собачья радость
Ирма подбросила в пылающий камин большое смолистое полено и повернулась к мужу:
– Не волнуйся, я завтра же найду другую прислугу. Девчонка вела себя просто ужасно…
– Твоя вечная ревность… – Алексей поморщился, – ведь ты сама прекрасно знаешь, что для нее нет никаких оснований…
– Ревность тут ни при чем! – Ирма выпрямилась и посмотрела на мужа долгим внимательным взглядом.
На самом деле она, конечно, ревновала его. Ревновала и любила. И дело было вовсе не в том, что он известный и обеспеченный человек, крупный режиссер, что его имя не сходит со страниц газет, а лицо – с телевизионных экранов… Ее до сих пор, хотя они прожили вместе почти десять лет, волновали его насмешливые серые глаза, выразительные и глубокие, его чувственный рот, его сильные руки… Но не признаваться же мужу, что она приревновала его к лупоглазой вертихвостке, к молодой служанке, которая беззастенчиво строила глазки хозяину…
– Ревность тут ни при чем! – повторила Ирма. – Она совершенно ничего не умеет, а когда разбила чашку из моего любимого гарднеровского сервиза, я не выдержала…
– Ну и кто же теперь приготовит нам ужин? – недовольно протянул Алексей.
– Я сама приготовлю, – Ирма улыбнулась, – ты уже забыл, как я хорошо готовила раньше, когда у нас не было прислуги?
– Это было давно! – Алексей улыбнулся, и это был хороший признак.
– И вообще, – Ирма решила закрепить успех, – мне очень приятно провести вечер с тобой вдвоем… Только вдвоем!
Она подошла к мужу, он привлек ее к себе и потерся щекой о бедро, обтянутое бордовым шелком.
– Подожди, дорогой, – Ирма высвободилась, – я посмотрю, что бы такое приготовить…
– Только недолго. – Алексей откинулся на спинку кожаного кресла и взял в руки книгу.
Ирма открыла холодильник. Честно говоря, она давно отвыкла готовить, да ей это и раньше не слишком нравилось, но ради мужа она могла вынести многое…
Многое, но не все. Не чистить же сейчас овощи! И рыба, она так пахнет…
Ирма, отложив в сторону вакуумную упаковку форели, остановила свой выбор на готовых отбивных, которые достаточно было положить в микроволновку и разогреть. Она вскрыла упаковку острым, лазерной заточки ножом, выложила отбивные на тарелки и поставила в печь.
Решив, что совершила как хозяйка очень большое усилие, граничащее с подвигом, она поставила таймер на десять минут и пошла в кладовку выбрать бутылку вина к ужину.
В их доме не было настоящего винного погреба; они держали вино в кладовой, расположенной рядом с кухней, поддерживая там оптимальную для вина температуру и влажность.
Ирма выбрала бутылку «Шато ле Берне Медок» восемьдесят седьмого года и направилась в гостиную.
– Отбивные будут готовы через десять минут! – сообщила она с порога.
Алексей ничего ей не ответил.
В первую секунду она не почувствовала никакого беспокойства. Она неторопливо шла по ковру, держа в руке прохладную, чуть запыленную бутылку, и предвкушала тихий семейный вечер, привычные, но не надоевшие ласки…
И вдруг она увидела книгу на ковре.
Алексей сидел в кресле спиной к дверям, Ирма еще не видела мужа, скрытого от нее спинкой кресла, но книга, которую он только что держал в руке, валялась на полу.
Может быть, он задремал и уронил ее?
Может быть, но сердце Ирмы бешено забилось от страшного предчувствия.
Она бросилась к мужу, обогнула массивное кожаное кресло…
И крик ужаса вырвался из ее горла.
Алексей лежал в кресле, безвольно откинувшись, и смотрел в потолок широко открытыми мертвыми глазами. А его горло было от уха до уха располосовано длинной, аккуратной, как хирургический разрез, раной. Эта рана была похожа на второй рот, разинутый в припадке страшного, чудовищного смеха.
Одежда Алексея была залита кровью, и лужа крови натекла на пушистый ковер возле его ног. И тут же, на ковре, лежало орудие убийства – острый немецкий нож, тот самый, которым Ирма только что вскрыла упаковку с отбивными.
Нож с отпечатками ее пальцев.
Ирма продолжала истошно кричать. Она уронила бутылку, и темно-рубиновое вино смешалось на ковре с алой кровью Алексея.
Ирма кинулась к дверям, выбежала из коттеджа, не обращая внимания на апрельский холод, на подтаявший снег под ногами, бросилась к воротам, вылетела в калитку, добежала до соседнего дома и принялась колотить в дубовую дверь, заходясь криком:
– Помогите! Помогите! Алексея убили!
Федор Михайлович любил выражаться штампами, конечно. Он называл их не штампами, а мудрыми мыслями, золотыми словами. Зачем выдумывать лишнее, считал он, если все уже придумано до нас? Раз уж слово или фраза, метко сказанная неважно кем: знаменитым писателем или видным политическим деятелем, выдающимся спортсменом, либо же простым мужиком у пивного ларька, который по сути тоже носитель великого и могучего русского языка, – раз уж такая удачная фраза пошла гулять по огромной стране, опять-таки расхоже говоря – получила путевку в жизнь, – стало быть, эта фраза достойна того, чтобы ее часто употребляли. Простого человека не обманешь, шила в мешке не утаишь, народ – он правду видит…
Настольной книгой Федора Михайловича были изданные в одна тысяча девятьсот пятьдесят девятом году «Крылатые слова и выражения». Федор Михайлович часто перечитывал эту замечательную книгу, сетуя изредка, что она несколько устарела, и дописывал на последней странице своим убористым почерком понравившиеся ему выражения, которые узнавал из газет, – ведь всем хорошо известно, что никто так не любит выражаться расхожими фразами, как газетчики. А газет Федор Михайлович читал очень много, потому что он ими торговал. Как известно – чем торгуешь, то и имеешь. Всему лучшему в себе я обязан печатному слову.
Лоток Федора Михайловича стоял на довольно бойком месте – возле крупного продовольственного магазина, и, постоянно видя перед собой броские заголовки газет так называемой бульварной прессы, Федор Михайлович и мыслить стал соответствующим образом.
Было позднее весеннее утро, самая середина ласкового мая. Город жизнерадостно сверкал чисто вымытыми стеклами окон – даже самые ленивые хозяйки уже успели проделать обязательную майскую процедуру. Деревья весело зеленели мелкими, не успевшими запылиться и поскучнеть молоденькими листочками. Громко чирикали общительные воробьи. Женщины радовали глаз яркими весенними нарядами.
Федор Михайлович подставлял лицо ласковому приветливому солнышку и с удовольствием рассматривал неторопливых прохожих. Народу на улице было совсем немного – служивый люд давно уже схлынул, студенты и школьники – тоже. Понятное дело, ученье – свет, а знание – сила. Заходили в магазин озабоченные домохозяйки, занятые решением продовольственной программы в рамках отдельно взятой семьи, молодые мамы с детьми шли мимо газетного лотка к ближайшему скверику (дети – наше будущее, цветы жизни), старухи с сосредоточенным видом останавливались у прилавка.
Старух Федор Михайлович не любил – они долго, капризно перебирали все газеты, лишая их при этом товарного вида, громогласно критиковали неприличные заголовки, но чрезвычайно редко что-нибудь покупали. На молодых мамаш смотреть было бы, конечно, намного приятней, если бы не их визжащие и орущие малолетние отпрыски.
Но в целом, настроение в это славное утро у Федора Михайловича было отличное.
«Утро красит нежным цветом…» – всплыло в голове, и Федор Михайлович поразился, до чего же верны эти строчки. Действительно, в это весеннее утро все цвета казались удивительно нежными, воздушными. Все виделось в легкой полупрозрачной дымке.
Федор Михайлович блаженно прикрыл глаза, но тут же открыл их, потому что в голове у него неизвестно откуда появилась неожиданная мысль:
«На аллеях центрального парка дивным цветом цветет резеда…»
Федор Михайлович удивился, к чему тут резеда. Он оглянулся вокруг и сообразил, что о резеде напомнил нежный аромат духов вот той интересной особы в зеленом – под цвет ранней весенней зелени – брючном костюме.
Федор Михайлович, несмотря на возраст, был человеком наблюдательным и научился разбираться в женских нарядах. Он втянул носом воздух. Аромат был восхитительным – пряным и нежным одновременно. Федор Михайлович не был уверен, что это действительно аромат резеды, даже наоборот, он почти не сомневался, что это не резеда. Откровенно говоря, Федор Михайлович понятия не имел, как она пахнет и выглядит.
«Ваши пальцы пахнут ладаном» – всплыло в мозгу.
Нет, опять не то. Федор Михайлович вытянул шею, наблюдая за прелестной незнакомкой. Она была молода и хороша собою, не нужно было долго рассматривать, чтобы это понять. Костюмчик обтягивал стройную фигуру. Походка у нее была легкой, летящей, несмотря на высокие каблуки.
Темные волосы восхитительно блестели. Рядом с девушкой семенил на поводке крошечный лохматенький песик неизвестной Федору Михайловичу породы. Ошейник на песике был тоже зеленый – под цвет девушкиного костюма.