Марина Суржевская
ВЕТЕР СЕВЕРА
Книга 1. Риверстейн
Часть 1
Раньше я ненавидела утро. Эти ужасные рассветные часы, когда нас выдирают из сна, и мы сваливаемся с кроватей, нелепо потряхивая головами, разминаем тяжелое тело и зябко переступаем босыми ногами. Когда все наше нутро еще почивает в сладких объятиях сна и мысли ворочаются медленно, вяло, а глаза подслеповато щурятся, не желая обозревать убогую реальность.
Под утро мне всегда снились потрясающие сны. Живые и яркие, наполненные сказочными красками и тихим ощущением счастья. Мне грезились кленовые листья, пронизанные солнечным светом, танцующие чарующий танец осени на дрожащем серебряном ветру. Закатные маки благоухали дурманящее и трепетно, а ледяная колодезная вода обжигала мои смеющиеся губы.
Я никогда не видела в своих снах людей. Но в них я была счастлива.
Только это было раньше. До того, как мои ночи превратились в кошмар.
Сегодня утром голова после бессонной ночи болела нещадно, горло ссохлось, руки дрожали. Единственное желание — уткнуться носом в подушку, подоткнуть под живот одеяло и хоть немножко поспать, но кто же мне это позволит?
Железная Гарпия возникла на пороге спальни еще до того, как зазвенел на башне колокол, и злобно оглядела наши сонные лица и нечесаные головы. Конечно, кроме меня, все еще в постелях, сладко посапывают и досматривают самые сладкие утренние сны.
— Подъем!!!!
Это ужасное, ненавистное всем приютом слово Гарпия орала каждый день со смаком и наслаждением, отчего мы ненавидели ее еще больше. Лично я вообще не понимаю тех, кто способен без проблем просыпаться на заре, да еще и радостно улыбаться при этом. Гарпия не улыбалась, не думаю, что она вообще в курсе, что существует такая мимическая нелепица, как улыбка, но, то что чувствовала она себя с утра до тошноты (исключительно нашей) бодро, это — несомненно.
— !!! Подъем!!! Встать! Живо! Мерзавки ленивые!
Голос у Гарпии противный, высокий, на одной ноте, когда она так орет дурниной, у меня порой уши закладывает. А еще она любит стучать утром колотушкой по железной крышке от кастрюли, как будто собственных гнусных обертонов ей было мало! От подобной какофонии и мертвый поднимется, мы же, хоть и сомневались периодически, но пока причисляли себя к живым.
Убедившись, что девчонки худо-бедно повылазили из-под одеял и нестройно потянулись в комнату омовений, Гарпия убралась. Через минуту ее вопли раздались и в конце коридора.
— Не пойду умываться, — хмуро сообщила Ксенька, — холодина то какая! Брр…
Я молча застегивала негнущимися пальцами холщовую рубашку. К холоду мы привыкли, отапливали у нас плохо, дрова экономили. Сейчас еще терпимо, хоть пол и ледяной, а вот зимой станет совсем туго. В прошлом году мы завешивали окна кожухами, затыкали щели сеном и тряпками, а все равно к утру все промерзало, задубевшие кожухи отдирали вместе с наледью. А ведь в них еще ходить…
Мое место у окна, которое я (а вернее Ксенька для меня) с трудом отвоевала в жару, к зиме станет столь же привлекательным как ледяной скит отшельника, желающих мало…
Правда, к зиме меня здесь уже не будет.
Тоска накатила снова, сжала виски.
— Ты чего бледная такая, краше в яму успокоения кладут? — Ксенька нещадно драла расческой свои рыжие кудри, потом плюнула и закрутила на макушке тугой пучок. — опять не спала что ли?
— Спала, — буркнула я, — голова болит.
— Ну-ну, — подруга посмотрела косо, — часто она у тебя болит! Сходила бы ты к травнице, Янка, смотреть на тебя страшно же!
— И не смотри, — я отвернулась, мазнула взглядом по своему отражению в темном окне. Да уж, и правда смотреть страшно. Бледное осунувшееся лицо с остро выпирающим от худобы носом, сине-черные от недосыпа и усталости круги под глазами, белые пакли волос, синюшно-бледные губы. Красота…
Ксенька уловила мою гримаску.
— Ветряна, я серьезно! Сходи к травнице, пусть она тебе снадобий каких наварит! Ты на приведение стала похожа! И не ври, что спала, вижу, что глаза слипаются! Надо с твоей бессонницей что-то делать! Доведешь же себя… и кричала опять ведь. Сходи к Данине! А не то я сама схожу, слышишь? Наберу у нее сонных капель и вылью тебе в чай! Хоть выспишься!
Я вздрогнула. С Ксеньки станется, она решительная. И не объяснишь же, что нельзя мне спать! Никак нельзя…
Я через силу улыбнулась и сказала как можно беззаботнее.
— Схожу, Ксеня, схожу! Обещаю! Вот после построения и отправлюсь. Одевайся лучше скорее, опоздаем на пробежку, Гарпия с нас три шкуры спустит! Опять будем вместо трех кругов пять бегать. Или без завтрака оставит, что гораздо хуже…
Упоминание завтрака сразу заставило нас проглотить голодную слюну и в рекордные сроки одеться и выбежать на улицу.
И то чуть не опоздали. Гарпия шагнула во двор на мгновение позже нас. Посмотрела недовольно. Больше от того, что мы все же успели и лишили ее такой сладостной возможности нас наказать. Наказывать она любила, особенно меня, почему-то. Уж не знаю, чем я ей так не угодила, дебоширкой и забиякой я не была, училась сносно, из любимых развлечений- посидеть в каком-нибудь углу, уткнувшись носом в старый фолиант. Но почему-то именно от вида моей тощей фигуры у Гарпии особенно сильно перекашивалось лицо, и она наливалась лютой злобой.
Поэтому по мере сил на глаза ей я старалась не попадаться.
— Построились!! Бегом! Три круга! Шевелите граблями, шаромыги обморочные, живее!!
Мы грустно потрусили по кругу, я затесалась в середину, стараясь не выбиваться из строя. Плестись в хвосте чревато, Гарпия красноречиво похлопывала хлыстом по голенищу сапог, и я не сомневалась, что если окажусь в конце, она не применит им воспользоваться. А снова ощутить жало хлыста на своей шкуре мне что-то не хотелось.
Морозный воздух царапал горло, драл легкие, но я была ему благодарна. Он хоть немножко прогонял из головы обморочную ночную тьму, от которой заходилось в ужасе нутро. Мысли ворочались в голове тяжело, натужно, как толстый склизкий червяк в склянке. Как я не старалась, ничего дельного в голову не приходило. А подумать бы надо. Трезво и здраво, взвесить ситуацию, обдумать варианты. И найти решение.
Хотя какое тут решение, кроме тошноты и паники, бульканьем подступающей к горлу, ничего дельного придумать не удавалось. И посоветоваться не с кем. Даже Ксеньке не рассказать, испугается, шарахнется от меня как от скаженной, тогда совсем худо станет…
Но что же делать? Что же мне делать??? Ведь не выдержу, засну, и тогда это повториться снова. А не спать не смогу, сморит, сил нет совсем, итак еле ноги переставляю. А еще только утро. Девчонки вон бегут ладно, сильно, взбодрились на утреннем холодке, проснулись. Разрумянились, глаза блестят.