Владимир Топилин
Тропа бабьих слез
© Топилин В.C., 2013
© ООО «Издательство «Вече», 2013
* * *Медленно идет караван. Тяжело поднимаются в гору выносливые лошади-монголки. Упрямо погоняют уставших иноходцев терпеливые всадники. Изнемогая от усталости, бредут по колено в снегу женщины. Слышны частые крики недовольных воинов. Не прекращается плач, стоны подвластных пленниц.
От ветра гудят невидимые вершины гор. Плотная стена лохматых снежинок забивает глаза. Холодный, пронизывающий ветер бьет в лицо идущим. Крутая тропа на невидимый перевал забирает последние силы людей.
Впереди, указывая дорогу, верхом на крепком скакуне едет старший лучник. За ним, привязанный накоротке, шумно дышит молодой, сильный мерин. На его спине тяжелый груз. Дальше, на некотором расстоянии, отстали еще три груженные золотом лошади. После них, связанные в одну цепь, шагают двадцать обреченных женщин. Сзади и сбоку их подгоняют четыре вольных кочевника.
Сквозь непрекращающийся плач пленниц слышны резкие окрики захватчиков. То и дело свистит плетка. Воины бьют женщин, подгоняя их вперед. Угасающий день торопит расстояние. До ночи надо преодолеть непокорный перевал. Но силы пленниц на исходе. Связанные воедино прочными путами, подгоняемые безжалостными воинами, женщины идут шесть дней.
Слезы и стоны женщин не имеют границ. Их горькие стенания об утрате Родины, навсегда потерянном доме, убитых кочевниками братьях, отцах, сынах, детях. Никогда им не видеть знакомых мест. К их губам не прикоснутся любимые губы мужей. Руки не почувствуют хрупкие тела детей. Никто больше не скажет доброго слова. Их будут любить силой. Подневольный плен навсегда разорвал связующую нить родственных уз.
Вот одна из женщин не выдержала, упала, не может встать. Другие пытаются ей помочь, но это плохо получается. Негодующий кочевник, разрезая воздух плеткой, бьет, не разбирая, всех, кто находится под лошадью. Крики, стоны, плач… Голоса женщин все сильнее, громче, дружнее.
Вдруг, где-то вверху раздался резкий, смертельный хлопок. Старший лучник испуганно кричит. Коренастый иноходец вьется под ним, выбирая путь к спасению. Воины в страхе мечутся по женским телам. Но поздно. Оглушительный грохот со скоростью мчащегося во весь опор скакуна приближается на обреченных путников. Безбрежная полоса непроглядной волны надвигается на них как ураган. Беспощадная снежная лавина движется немыслимой массой, сметая все на своем пути. Одно мгновение, и караван накрыла толстая плоть хладнокровной смерти.
Двести лет спустя
1
Шкурой снежного барса раскинулись рубчатые гольцы. Над заснеженными полями альпийских лугов чернеют каменные осыпи курумов[1], рваные пики преобладающих вершин, седые плешины продуваемых ветрами ягельников. Чуть ниже, на границе тайги, замерзли махровые колки мохнатых кедров. Из глубоких распадков к ним подступают матовые, в снегу, языки вековой тайги. С большого расстояния при движении глаз человека предлагает сознанию сказочные картины восприятия. Белые увалы пестрят пухом играющих куропаток. Серые плантации оленьего мха-ягеля волнуются табунком жирующих сокжоев[2]. Туполобые, оскольчатые вершины напоминают притаившихся горных козлов. В визуальном измерении горный мир живо напоминает огромного, притаившегося кота, ирбиса, готового прыгнуть на добычу. Отдельный, средний белок рисует выгнутую спину зверя. Вон те далекие возвышенности – голова и уши зверя. А глубокий, вырезанный снежной лавиной лог-игривый хвост. Человеку кажется, еще мгновение – и огромный кот взорвется лопнувшей тетивой лука, прыгнет вперед, сомкнет острые клыки на добыче. В какой-то миг кажется, что блестят искры глаз, а на загривке зверя играет густая шерсть.
Остановился Егор, что за напасть? Неужели перед ним снежный барс? Он схватился за нож, присел, ожидая прыжка, но усталый голос напарника отрезвил, привел в сознание:
– Что, Егорка, опять мерещится?
Вздрогнул охотник, повернул голову, узнал Семена. Вспомнил, что идут они по охотничьей тропе за соболем. Вокруг них горы, лес, далекие и близкие гольцы, а глаза снежного барса – ранние, яркие звездочки между синими пиками. Нет никаких куропаток, оленей, круторогих архаров, есть дикий, безбрежный мир тайги. А видение – не что иное, как удручающая галлюцинация от однообразного, постоянного пейзажа и усталости.
Седьмой день охотники ночуют под деревьями. Январь трещит морозами. Глубокий снег холодит смертью. Ночь длинна, как след росомахи. День короток, как шерсть летнего сохатого. Приготовленных дров едва хватает до рассвета. От костра мало тепла: один бок греется, другой мерзнет, какой тут сон? Не сон, а глубокое забытье, в котором отдых, желаннее красивой женщины. Усталость накапливается с каждым часом. Однообразный мир тайги фокусирует реальность. Вот и чудятся человеку сказочные птицы-звери, да порхают перед глазами пестрые мотыльки да бабочки.
Очнулся Егор от кумара[3], заткнул нож назад, в ножны. Сейчас бы лечь здесь, на снегу, да проспать много часов, пока сердце не успокоится. Но нельзя. Стоит расслабиться – уснешь навсегда. Сладкий покой скует мышцы тела в считанные минуты. За ним придет ласковая, добрая, незаметная, коварная смерть.
Собравшись с силами, Егор шагнул вперед. Легкие, таловые лыжи кажутся непослушными оглоблями. Ему хочется присесть под мерзлый кедр, развязать юксы[4], снять ичиги, вытянуть занемевшие ноги, но надо идти дальше. День близится к вечеру. Слепое, желтое солнце заваливается за соседний хребет. Скоро ночь, а мужики не знают, где им предстоит ночевать. Не зная усталости, упрямые четки соболя ведут за собой охотников вот уже четвертый день.
Примелькались в глазах однообразные следы зверька. Вот аскыр[5] большими прыжками перескочил через поляну, залез под снег в старую колодину, проверил кряжистый кедр, заглянул в россыпь, пошел мелким шагом перед утренней лункой глухаря. Кажется, нет конца бесконечному движению соболя.
Надо торопиться. Не дай бог, уйдет зверек за гребень перевала, а там обширные, километровые каменные осыпи. Залезет кот в курумы, как в таймень в воду скользнет, поминай как звали! Достать его оттуда не представится возможности, а значит, все труды охотников будут напрасны.
Однако нет, видит наметанный глаз промысловика перемены. С каждым часом аскыр идет все медленнее. Опытный соболятник улыбнется, сверкнет азартными глазами: отяжелел!.. Прыжки зверька стали короткие, ровные, прямые. Сразу видно, сытый, идет на лежку. Вероятно, остановится вон в той кедровой колке. Если это так, то надо быстрее шевелить ногами, засветло успеть расставить обмет.
И откуда только силы взялись? Пошли охотники быстрее, увереннее. Семен, на правах старшего, вышел вперед, лыжню пробивает. Сейчас важен опыт. Надо с первого раза определить, как лучше и быстрее зверька обложить, чтобы он не убежал, пока они будут сеть расставлять да дрова готовить. Иначе опять все труды насмарку.
А собольи четки – веление времени действительно тянутся в заросли деревьев. Вон, в стороне, припорошенные снегом, его старые следы. Понятно, что аскыр здесь был не раз, идет к себе домой.
Последние двести метров соболь бежал ровно, как по линейке. Его прыжки были короткие, тяжелые. Вероятно, сытый желудок сковывал движения: быстрее бы добраться до теплого, уютного гнезда, свернуться калачиком, да уснуть крепким, безмятежным сном. Перед входом в дупло соболь остановился, долго стоял на задних лапках, слушал тайгу, ожидая преследования. Последние две ночи для зверька были ужасны. Люди хотели его поймать, и только случай, ловкость и быстрота ног помогли избежать ему смерти. Убедившись, что он в безопасности, соболь неторопливо, мелкими шагами прошел к входу в нору и залез под теплые своды корневища.
Прочитав соболью летопись, Семен радостно выдохнул: здесь! Оба охотника быстро, но без лишней суеты взялись за дело. Разгребая таяком[6] снег, Семен добрался до дупла и наглухо заткнул его своей шапкой, чтобы зверек не выскочил раньше времени. Ловко орудуя острым ножом, Егор рубил прутики для обмета. На постановку ловчей сети ушло не больше десяти минут. Когда сорокаметровый обмет полукругом занял свое место, охотники вернулись назад, к кедру, топорами ошкурили (сняли кору) дерево со всех сторон на высоту человеческого роста, чтобы соболь ночью не запрыгнул на дерево, и только после этого позаботились о себе.
Жаром знойного солнца пыхнула длинная нодья. Горячие языки пламени охватили смолистые накаты высохшего кедра. Без треска, отдавая равномерное тепло, с мягким шипением запел песню продолжения жизни верный друг людей тайги костер. Подхваченный ладонями огня, беспокойно зашумел закопченный котелок. Расплавленный в воду снег закипел проворным ручейком. Над полянкой потянулся духмяный запах свежезаваренного чая.