С удивлением и гордостью узнал Александр, что Эрмитаж обладает самым большим в мире собранием картин Рембрандта — двадцатью пятью полотнами! В Ленинград приезжают искусствоведы даже из Голландии, чтобы изучать картины своего земляка!
А эта изумрудно-зеленая малахитовая ваза — изделие уральских умельцев, кропотливо подбиравших и наклеивавших кусочки малахита один к одному, чтобы получить желаемый узор!
Да, труд! Самоотверженный, во имя искусства, стало быть, для радости и счастья многих поколений людей!
Смотрите-ка, чудо XVIII века — гобелен! Сколько усилий вкладывалось в него! Лучший мастер мог выткать за год не более одного метра такого ковра. В течение своей жизни он создавал всего лишь один-два гобелена.
Но ведь труд человеческий и война несовместимы, они противоречат друг другу! Чудовищная бессмыслица разрушений, связанных с войной, стала особенно ясна Александру в Эрмитаже. Как! Трудиться всю жизнь, недосыпать ночей, постепенно слепнуть над своей работой, создать наконец шедевр — сгусток солнечного света, и всего лишь для того, чтобы это в какую-то долю секунды превратилось в пепел?..
А девушка тем временем рассказывала о блокаде, о том, как уберегли сокровища Эрмитажа от немецко-фашистских бомб и снарядов.
Многое было заблаговременно эвакуировано в глубь страны. Под произведения искусства занимали целые составы, хотя каждый вагон был на счету. А то, что не успели вывезти из города, укрыли в его подвалах.
И тут Люда увидела Александра, который слушал ее с таким же вниманием, как и остальные.
Кровь хлынула девушке в лицо, горячей волной залила шею, руки — она покраснела так, как могут краснеть только очень светлые блондинки, вспыхнула вся, будто сноп соломы на ветру.
Александр смущенно кашлянул. Еще подумает, что он явился в музей ради нее! А она, верно, так и подумала, потому что ее глаза засияли еще ярче — просто заискрились, как две звездочки.
Когда экскурсия закончилась, Александр подошел к девушке.
— Здравия желаю, — сказал он несколько стесненно и потому громче, чем следовало бы. — Вот где, стало быть, вы обосновались! В Эрмитаже.
Они вышли на широкую мраморную лестницу.
— У вас еще есть экскурсии?
— Нет. Я закончила работу.
— Можно, я немного провожу вас?
— Хорошо. Только возьму плащ. Я быстро.
Александр в ожидании облокотился на перила лестницы.
Это была высокая, красивая лестница. Когда-то она называлась посольской, потому что в дни «высочайших» приемов по ее мраморным ступеням неторопливо поднимались и спускались иностранные дипломаты, сверкая пластронами манишек или золотым шитьем мундиров.
Сейчас по лестнице гурьбой сбегали экскурсанты.
Но вот на верхней площадке показалась Люда. Она действительно оделась быстро, но спускалась не спеша. Плащ был темно-зеленый и очень шел ей. Волосы были старательно причесаны.
Спускаясь, она неотрывно смотрела на Александра. Он даже испугался, что она споткнется и упадет, и шагнул к ней навстречу.
Послышался задорный перестук каблучков. Из боковой двери набежала стайка девушек. Щебеча: «Людочка-Людочек, Людочка-Людочек!», они обступили, завертели его спутницу, будто прихорашивая, показывая Александру со всех сторон. И каждая лукаво-кокетливо, снизу вверх, посматривала на высокого моряка. Фр-р! И разноцветная стайка умчалась так же внезапно, как появилась.
Девушка выглядела немного смущенной.
Вообще-то Александр не был силен по части проницательности. Но тут на него снизошло нечто вроде вдохновения. Он понял: девушку впервые в ее жизни поджидает после работы молодой человек и подружки очень рады за нее.
5Они, так же рядом, чинно вышли из Эрмитажа.
И остановились, увидев как бы отражение его багрянца и золота на противоположном берегу Невы. Силуэт города был окрашен в красные, бледно-коричневые и фиолетовые тона, резко выделяясь на фоне низких желтых облаков.
Александр перевел дыхание.
— Тициана бы сюда, — пробормотал он. — Тициан бы это, пожалуй, написал.
Люда порывисто обернулась к своему спутнику.
— Послушайте! — сказала она. — Это странно. Мне кажется, мы уже шли так. Нева, по-моему, тоже была.
Александр наморщил лоб.
— Да, что-то в этом роде, — неуверенно согласился он, потом добавил бодро: — Но это бывает, знаете ли! Ошибки человеческой памяти! Психологам известны подобные случаи…
— Ах, психологам уже известны, — разочарованно протянула девушка.
Они миновали Дворцовый мост.
— Нет, мы где-то встречались, — настойчиво сказала Люда. — Еще до театра. Если бы я верила в метампсихоз… Вы не можете меня вспомнить?
Александр покачал головой.
— Обязательно постараюсь, — пообещал он. — Конечно, вспомню. Рано или поздно вспомню. Но нам бы почаще встречаться для этого. Раз в год маловато, вы не находите?
— Мы виделись не только в театре, но и на площадке трамвая, — с мягким укором сказала Люда. — Вы уже забыли?
— Как я могу это забыть? Вы тогда пожелали мне удачи!
— И помогло?
— Да. Огромное спасибо.
— А в чем вы добились удачи?
— О!.. В спортивных соревнованиях! Я подводный пловец.
Люда помолчала.
— Мне, значит, нельзя знать. Я не буду. Но у вас рука на перевязи. Очень болит?
— Чепуха. Ударился о стенку бассейна во время прыжка… Нет, правда, Людочка, вы очень мне помогли!
Молодые люди продолжали медленно идти вдоль Невы.
Медный всадник не обратил на них никакого внимания. Он, по обыкновению, был занят тем, что, сидя на коне, хозяйским жестом простирал над площадью руку и сосредоточенно смотрел поверх голов проходящих мимо парочек.
— Сегодня как-то странно на душе, — признался Александр.
— Плохое настроение?
— Наоборот, хорошее. Но не с кем было разделить его.
Он невольно выделил слово «было».
— Я понимаю, — торопливо сказала Люда. — Если поделишься с кем-нибудь горем, то уменьшаешь его наполовину. А поделишься радостью — увеличиваешь ее вдвое.
— Вы умная, — пробормотал Александр благодарно. — Вы очень правильно понимаете все. Вы понимаете меня с полуслова.
— Умная? А я не знаю, умная ли я. Разве тот, кто прочел много книг, умный? Но я провела блокаду в Ленинграде.
— О! Значит, понимаете, что такое жизнь.
Он сказал это — и замолчал.
Он подумал, что есть сокровенный, даже Грибовым не понятый смысл условного сигнала «Ауфвидерзеен» — Виктория Павловна называла его лейтмотивом «Летучего Голландца».
«До свиданья! До свиданья! — повторяли Цвишен и его команда, уходя в туман или на дно. — Мы еще встретимся с вами. Мы вернемся!»
Но нельзя было позволить им вернуться!
Никогда не должен всплыть этот корабль-призрак, предвещающий смерть множеству людей, на топах своих мачт несущий ужас и безумие, подобные бледным колеблющимся огням святого Эльма!
Девушка подняла на Александра синие глаза.
— Вы стали серьезный, — сказала она. — Вспомнили ту войну и подумали о новой?
— Это удивительно! Вы понимаете меня не только когда я говорю, но и когда я молчу!
Александр так занят был своей спутницей, что даже не заметил Грибова, стоявшего поодаль у памятника Медному Всаднику.
Грибов усмехнулся и отступил еще на несколько шагов, пропуская мимо себя увлеченную беседой парочку. Что ж! Вовремя отступить, дать дорогу молодым — в этом, вероятно, главная мудрость старости!
Он долго смотрел вслед Александру Ластикову и его милой девушке, которые медленно удалялись вдоль набережной.
Закаты в Ленинграде бывают удивительной красоты. Сегодня как раз был такой закат.
Художник, наверное, сравнил бы легендарный город с птицей Феникс, которая в ярком своем оперении величаво поднимается из тлеющих углей.
Но Грибов был моряк. И весь строй его ассоциаций был связан с морем, с военно-морским флотом. Ему представилось, что это эскадра на фоне облаков проходит перед ним.
Он узнавал отдельные «корабли» по их характерным контурам, по «мачтам»: шпилю Петропавловской крепости, башенкам мечети, ростральным колоннам у Военно-Морского музея. Ленинград неторопливо плыл вниз по реке — на вест.
А когда Грибов отвел взгляд от правого берега Невы и снова посмотрел вдоль набережной, то Ластикова и спутницы его уже не было видно. Они как бы растворились в вечернем воздухе, который весь пронизан был этим золотистым струящимся светом…
Ленинград — Выборг — Балтийск — Калининград
От автора
Выражаю свою глубокую благодарность всем военным морякам и пограничникам, которые оказали мне неоценимую помощь в работе над этим романом, и в особенности: Герою Советского Союза, контр-адмиралу С. А. Осипову, бывшему командиру гвардейского дивизиона торпедных катеров, контр-адмиралу А. Д. Федорову, бывшему начальнику кафедры Высшего военно-морского училища подводного плавания, капитану первого ранга Х. Е. Добрускину, начальнику разведывательного отдела Краснознаменного Балтийского флота в годы войны, а также генерал-майору П. Н. Кузнецову.