Пролог
Сгрудившиеся над берегом тучи не пропускали ни луча света. Мрачные, свинцовые гиганты облаков ожесточённо наваливались на землю, огромные волны одна за другой накатывали на песок, с шумом разбиваясь о прибрежные камни. Страшно стонал ветер, гоня солёные брызги. Вода накатывала с такой силой, что мелкие лодочки, в спешке оставленные рыбаками, с грохотом выбрасывало далеко от кромки воды и разбивало и землю. Море бушевало всю ночь, и где-то в полночь, когда в скалах особенно прерывисто вздохнул ветер, волны выбросили на берег обломок судна, которое, должно быть, нашло свою гибель далеко отсюда. Промокшее насквозь дерево облепила тина, обтесала вода, сделав его гладким и скользким. Скорее всего, раньше это был кусок мачты, а то, что судорожно отцепилось от него и теперь яростно поползло прочь от вновь надвигающийся волны, когда-то, видимо, было человеком. Это бледное, худощавое создание больше походило на скользкую змею или угря, так извивалось оно на песке, силясь вырваться из лап смерти. Оно было не в силах двигать закоченевшими, сведёнными судорогой руками и ногами, спутанные, мокрые волосы залепляли лицо, не давая видеть, но существо чувствовало, куда ползти, где находится спасение.
Новая волна, в бешенстве, видя, как ускользает её добыча, накинулась на бедную жертву, пытаясь вновь утянуть в свои ледяные объятия. Чувствуя, как его завлекает обратно в бездну, существо со всей силой вцепилось в землю. Но такая звериная мощь была в этой хватке, что даже когда волна в последней попытке стала смывать спасительный песок, жертва сумела удержаться, хватаясь за острые, ранящие руки камни. И вот, последний раз горестно и разъярённо взвыв, вода, шипя и пенясь, уползла прочь, признавая поражение. Секунду фигура лежала без движения, можно было подумать, что вся её жизнь ушла на эту последнюю попытку спастись…
Но вдруг, по худому телу прошла судорога, и фигура вновь рывками заскользила прочь, стараясь убраться подальше от проклятого моря, сулящего смерть и муку. Преодолев ещё несколько страшных метров, изорвав одежду и руки об острые камни, это создание опустилось на землю, тяжело, прерывисто дыша. Вокруг выл ветер. Волны где-то с грохотом разбивались о скалы, и сквозь этот шум и вой вдруг послышался страшный, надменный, истерический смех. Спасшееся существо сотрясалось от хохота, не в силах сдержать своего безумного восторга.
– Жива. Ха-ха-ха, жива! – раздался хриплый, сдавленный голос, а потом создание разразилось кашлем, отплёвывая воду. Освободив лёгкие, оно перевернулось на спину, глядя вверх раскалено голубыми, пронзительными глазами. Две растрёпанные косы разметались на песке. Грудь бледной, худой как призрак девушки, ходила ходуном, дыхание с тяжёлым хрипом вырывалось из лёгких, но губы её улыбались, гордо и страшно.
– Бог не может погибнуть в море! Не быть мне твоей добычей, водяная могила! У меня есть цель куда более ценная, чем сдаться твоим водам!
Вокруг продолжала свирепствовать буря. Вскоре, утомлённая нечеловеческой борьбой, измученная до последнего предела, девушка впала в беспамятство. Она не знала, что когда она родилась, над миром разразилась буря ещё страшнее этой.
Часть I. Барон Горвей
Ее душа была из тех,
Которых жизнь – одно мгновенье
Невыносимого мученья,
Недосягаемых утех…
М.Ю.Лермонтов «Демон»
Глава первая. Ночь Бури
Каждые пять сотен лет умирает старый Бог. И это событие таит в себе ужас для обычных людей, ведь это означает восемнадцать безбожных лет – страшное, тёмное время, когда над миром никто не стоит, защищая слабых, исцеляя больных, благословляя людей. Бог, вершащий правосудие, движущий силами природы, исчезает, и мир погружается в хаос, объятый страшной бурей. Но и во мраке теплится луч надежды – на смену старому Богу рождается новый. В эту страшную ночь, один человеческий ребёнок родится с родимым пятном во всю спину – изображением солнца. И в этом маленьком комочке, дремля, сокрыта божественная сила, которая пробудится восемнадцать лет спустя, когда он явится в храм, предъявив права на Божий Престол. Кем родится этот ребёнок – благородной ли крови или нет, в нужде или в богатстве, мальчик это будет или девочка – неизвестно. Божественная искра может вспыхнуть в утробе любой женщины, крестьянки, королевы или же…
Но что же произойдёт, если ребёнок попадёт не в те руки? Что если новый Бог, надежда мира, будет расти среди злобы, ненависти и порока? О, тогда, спустя восемнадцать лет, мир погрузится ещё в большее отчаяние, чем прежде. Пятьсот лет с немилосердным, жестоким Богом! И, чтобы этого не допустить, орден Божьих монахов, предвидя скорую кончину старого Бога, отправляет в каждый город, в каждую деревеньку своих паломников, чтобы те собирали в Ночь Бури всех беременных женщин под своды храмов, дабы сразу найти и узнать божественное дитя. И многие поколения старых Богов, давно ушедших, попадали в руки добрых монахов, чтобы пройти обучение мудрости, доброте, кротости и смирению в Божьем храме. Они путешествовали, познавая мир, роднясь с ним, узнавая. За изучением старинных летописей, окружённые добром и чистотой, они учились сострадать людям, помогать слабым, уважать сильных. И так должно было быть и в этот раз, но судьба решила распорядиться иначе, видимо, чтобы проверить стойкость и силу людских сердец.
* * *Тюремщику показалось, что сквозь страшное завывание ветра за узким, решётчатым окном, донёсся душераздирающий крик. Удивлённо подняв голову с груди, он весь насторожился, судорожно вцепившись в связку с ключами, будто у него хотели её отнять. На землистом, изъеденном оспой лице отразился благоговейный страх. Никто бы не хотел услышать крик в такую ночь! Дождь хлестал по каменным стенам замка с чудовищной силой, так, что, казалось, вот-вот пробьёт камни и хлынет внутрь. Ветра гнали чёрные тучи прямо к земле, всё вокруг выло и стонало, словно разверзлись пучины океана, и тысячи утопленников звали и плакали о помощи. Не хватало ещё и криков в ночи…
– Проклятый Бог, – прорычал охранник, сплюнув на пол и стараясь вновь устроиться удобно на стуле, прислонённом к стене. Пламя факела мелко подрагивало. – Он всех нас угробит такой то бурей. Ещё не хватало воду вычерпывать из темниц…
Но вдруг, стоило ему вновь сонно опустить голову на грудь, новый, отчётливый, ужасный вопль пронёсся по холодным, сырым коридорам темницы. И в этот раз охранник в ужасе вскочил, бешено вращая глазами. Единственное, чего ему сейчас хотелось – это бежать куда глаза глядят, но отлучаться с поста было строго запрещено. Его могли наказать, отсечь руку или ещё что похуже, поэтому он продолжил стоять, трясясь и вздрагивая от воя ветра. Крик стих и теперь по стенам пополз жалобный, тягучий стон. Осторожно двигаясь вперёд, надсмотрщик двинулся на него, постоянно останавливаясь и молясь, хотя знал, что молиться уже некому. Потянулась длинная череда темниц, где по углам ютились озябшие, тощие, словно призраки, заключённые. Обычно здесь не было так мертвенно тихо. Но пленники, напуганные это тёмной, страшной, судьбоносной ночью, сидели молча, провожая охранника с факелом округлыми, ошалелыми глазами. Видимо, крик и их ввел в трепет. Серый, склизкий камень сменяли ряды решёток, а замки, давно не открывавшиеся, были покрыты слоем ржавчины. Стараясь не оступиться на мокром полу, охранник двигался дальше, пламя подрагивало на бледных лицах пленных.
Послышался плачущий стон и шелест надтреснутых, высоких голосов. Тюремщик приблизился к камере, в которой ютилось несколько оборванных, перепуганных женщин. Куртизанки. О, таких камер тут было достаточно! Барон Горвей, владелец замка и темниц, не выносил этих падших женщин! Стоило хоть одной появиться на улицах его города, как её тут же хватали и заталкивали, с визгами и воплями, к остальным, стонущим, молящим о прощении. И отбиваться от солдат не было никакого толку, только зубы все выбьют. Но этот город боялись и старались обходить стороной не уличные девки и прочие мелкие воришки, нечистые на руку, а только честные торговцы и путешественники. Несмотря на суровее наказание воров и бандитов, этот замок с высокими, угрюмыми стенами и мрачными темницами притягивал к себе всякий сброд, шатающийся по улицам ночью. Угроза быть заточёнными в тюрьму, казалось, не пугала, а даже развлекала их, приманивая со всех уголков королевства, и, сколько бы ни бился барон, его город считался рассадником порока и гнили. Поэтому, Горвей неистовствовал, стараясь очистить свои владения, но всё было тщетно.
Тюремщик остановился и выше поднял факел. Худые, оборванные тени бросились врассыпную от лучей света, будто это был святой огонь, слепящий их нечистые взоры. Вытянутые, бледные, некрасивые лица следили блестящими, чёрными глазами, в спутанных волосах застряли сор с покрытого редкой соломой пола. Подняв руку выше, тюремщик прищурился, стараясь разглядеть, что же тут могло издавать такой стон? В тёмном углу кто-то возился. Послышался слабый писк.