August Flieger
Чужой 1917 год
Глава I
1Как там, у Льва Николаевича Толстого, про небо Аустерлица сказано?
'Над ним было опять все то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которое виднелась синеющая бесконечность… Он видел над собою далекое, высокое и вечное небо…'
У меня вот, почти тоже самое. Лежу, понимаешь, смотрю на небо. Потому как никуда больше смотреть не могу, по непонятным причинам. И небо тут какое-то не такое — низкая серая беспросветная муть, характерная для поздней осени. Ни облаков, ни высоты, ни вечности-бесконечности. Сплошная проза жизни. Хорошо хоть дождя нет…
В голове звенит, гудит и даже вроде как потрескивает что-то. Вы знаете, что такое похмелье? Ну, так вот мне гораздо хуже. Причем в разы.
Где я? Кто я? И что вообще тут происходит?
— Я, Александр Валерьянов — юрист, адвокатского бюро 'Карельский и партнеры', тридцати трех лет от роду. Не состоял, не привлекался, не участвовал. Из заметных событий в жизни — первая чеченская, в составе 165-го полка морской пехоты Тихоокеанского Флота. Всего-то полгода до дембеля не хватило. Ранение в ногу, признан негодным к строевой, комиссован. Поступил в Московскую Юридическую Академию на Вечерний. Окончил. С тех пор тружусь у своего бывшего одноклассника Андрея Карельского. Завсегдатай нескольких исторических форумов. Холост. Дети, может быть, где и имеются, но мне о них неизвестно.
— Я, Александр фон Аш — прапорщик. 1899 года рождения, 18 лет от роду. Следую, вместе с пополнением в расположение Московского 8-го гренадерского полка.
То есть в расположение полка, я конечно следовал…
Но, видимо, не доследовал. Последнее что помню, шли в походной колонне, затем нарастающий свист, удар и темнота.
Это — помню, как юный прапор.
Как трудоголик-юрист с кризисом среднего возраста, помню, что ехал домой в жуткий снегопад, и фуру, вылетевшую передо мной на встречку — лоб-в-лоб.
* * *
Постепенно помехи и посторонние шумы в голове стабилизировались и пошли на убыль. Процесс ощущался как-то вроде настройки телевизора.
Я немного освоился в новой ситуации и смог, наконец, двинуться. Приподнял правую руку и поднес ее к лицу.
В исцарапанном кулаке, зажат смятый комок глины. Разжал пальцы, пошевелил ими.
Вроде всё фунициклирует. Вставать надо, если получится, конечно.
С трудом, приподнявшись на локтях, обнаружил, что лежу на дне старой воронки с осыпавшимися краями. Внимательно осмотрел нижнюю часть тела — перетянутый ремнем живот в оборванном кителе, вытянутые ноги в разодранных бриджах и высоких яловых сапогах.
Мои исследования были прерваны появлением целой группы лиц в, несомненно, русской военной форме: фуражки, гимнастерки, скатки через плечо, заправленные концами в котелок. Означенные лица удивленно меня разглядывали, качая головами, бурно что-то обсуждали и оживленно жестикулировали. Однако звенящий гул в ушах создавал полный эффект немого кино.
Меня оглушило — вот ничего и не слышу, догадался я.
Наконец дискуссия была прервана тем, что двое солдат спрыгнули в воронку, и аккуратно подхватив меня под руки, приподняли и подтащили к краю. Другая пара не менее аккуратно приняла меня наверху.
Судя по всему, походная колонна с пополнением попала по артобстрел. На дороге виднелось несколько свежих воронок, лежали раненые и убитые. Солдаты бережно посадили меня на землю, нахлобучили на голову фуражку. Один из солдат присев передо мной на корточки что-то говорил.
— Я ничего не слышу, меня оглушило — с трудом разлепив спекшиеся губы, проговорил я.
Собеседник закивал. Потом словно встрепенувшись, отстегнув от пояса фляжку, открутил пробку и протянул мне. Тут на сцене появилось новое действующее лицо — пожилой седоусый дядька в фуражке с красным крестом над кокардой, медицинской сумкой через плечо и белой повязкой санитара на рукаве. Санитар что-то спросил, но сразу несколько человек ему ответили. Он кивнул, задумчиво глянул на меня, расправил левой рукой свои пышные усы, а потом забрал у сердобольного солдатика из рук флягу и, придерживая меня одной рукой за плечо, стал поить.
После нескольких глотков я почувствовал облегчение, но почти тут же, скрутило живот. Тугой комок ринулся снизу вверх, и меня мучительно стошнило. Отблевавшись я поднял глаза на 'добродетеля', борясь с головокружением. Тот с озадаченным видом почесал в затылке, а потом махнул рукой солдатам. Меня осторожно подняли и, поддерживая с двух сторон, на подгибающихся ногах поволокли к подъехавшей телеге. Уложили на свежее сено, подоткнув под голову свернутую шинель. Седоусый дядька-санитар хлопнул ездового по плечу, и телега двинулась с места. От резкого рывка, у меня в голове будто разорвалась граната, и я вновь потерял сознание.
2Тепло, светло и мухи не кусают. Тюфячок удобный, подушечка мягонькая, чистота и больницей пахнет.
Хорошо, что я в лазарете. Есть время разобраться в ситуации и в себе, благо оглушенного и контуженого бедняжку прапорщика никто не беспокоит.
Полковой врач — забавный дедуля профессорского вида, с бородкой и в пенсне, осмотрев меня, определил контузию средней тяжести и предложил погостить недельку. Общались мы с ним при помощи карандаша и тетрадки. Он писал вопрос — я отвечал. Расстались весьма довольные друг другом.
Офицерский лазарет — просторная светлая комната, со скромным интерьером — беленые стены, печка, образа в красном углу, простая и добротная мебель. Прекрасное место для медитаций.
Личность Александра фон Аша, тихо и незаметно угасла во мне, оставив лишь воспоминания, с помощью которых я и пытался понять, что же со мной, в конце концов, произошло.
* * *
Перебросило меня в 10 мая 1917 года. Идет Первая Мировая война. То есть, конечно, просто — 'мировая'. Местные жители к счастью, пока не догадываются о том, что она не последняя.
Ну, с войной — понятно, а вот все остальное…
Это не мой родной мир. Какой-то видимо параллельный или перпендикулярный. Чем больше подробностей я усваиваю из памяти реципиента, тем больше удивляюсь.
Итак. 1 августа 1914 года Германия объявила войну Франции (не России, заметьте), обвинив ее в 'организованных нападениях и воздушных бомбардировках Германии' и 'в нарушении бельгийского нейтралитета' (а вот причина совпадает), в тот же день немцы безо всякого объявления войны вторглись в Люксембург.
Франция обратилась за помощью к Англии, англичане, естественно отказали Франции в поддержке, заявив, что 'Франция не должна рассчитывая на помощь, которую мы в настоящий момент не в состоянии оказать'. При условии что ' немцы вторгнутся в Бельгию и займут лишь ближайший к Люксембургу 'угол' этой страны, а не побережье, то Англия останется нейтральной'. Немцы решили, что Англия в войну не вступит и перешли к решительным действиям. (Тут всё как у нас).
2 августа германские войска окончательно оккупировали Люксембург, и Бельгии был выдвинут ультиматум о пропуске германских армий к границе с Францией. На размышления давалось всего 12 часов.
Бельгия ответила на ультиматум отказом и 3 августа Германия объявила ей войну, а 4 августа лавина германских войск хлынула через бельгийскую границу.
Вот тут-то чужая память и подкинула мне информацию, которая вывела меня из равновесия минимум на полдня.
Россия объявила войну Германии 4 августа, потому что была связана с Бельгией союзническим договором. А всё потому, что Российский Император Александр IV женат на бельгийской принцессе Клементине Альбертине Марии Леопольдине, в миру — государыне Марии Петровне.
Так! Стоп! Какой, к черту, Александр IV?
Мама, роди меня обратно! Я и так на всю голову контуженный, так тут еще и такие потрясения.
Александр Александрович Романов — второй сын Александра III. Родился 20 мая 1869 года. Но в отличие от нашей истории не умер в возрасте 11 месяцев от менингита, а жив, здравствует и крепко держит в руках бразды правления.
А как же великомученик Николай, который Второй и Кровавый?
А — никак! Трагически погиб 13 марта 1881 года, когда народоволец Игнатий Гриневицкий бросил бомбу в карету, сопровождаемую императорским конвоем на набережной Екатерининского канала. В карету, в которой ехал 12-летний внук императора — Николай со своим воспитателем генералом Даниловичем. Фатальное стечение обстоятельств. Император Александр II в тот день поехал другим маршрутом — торопился подписать проект конституции графа Лорис-Меликова…
* * *
Пришел санитар, тот самый усатый дядя, который эвакуировал меня с дороги. Звался он Василием Авдеичем Парамошковым и до войны работал в Москве в Снегиревской больнице (у нас, ее вместе с Кречетниковским и Дурновским переулками снесли в 60-х, когда строили Новый Арбат). Принес обед — горячий бульон, кашу, печеные яблоки и крынку с молоком.