Владимир Колышкин - Железная матка

Владимир КОЛЫШКИН

ЖЕЛЕЗНАЯ МАТКА

(Полдень, XXII век

по мусульманскому календарю)

Будущее нации - в руках матерей.

О. Бальзак.

   "... град Москва велик и чуден, и много людей в нем, кипяще богатством и славою, превзыде всея грады в Русской земле честию многою".

   Летопись XIV века

   1

   Сахмад проснулся до рассвета. Полная луна ярко светила в окно, забранное узорной решеткой. Стараясь не разбудить старшего брата, который только недавно пришел с ночной стражи, мальчик натянул шаровары на кроличьем меху, надел на себя шерстяную рубашку, а сверху - теплую камуфляжную куртку натовского образца, старенькую, но еще добротную. Крепко подпоясался солдатским ремнем. Подолом рубахи старательно протер латунную бляху с пятиконечной звездой. После чего приладил на пояс хиджарский кинжал в ножнах с серебряными украшениями - прошлогодний подарок отца на тринадцатилетие. У выхода вынул из пирамиды свой "Калашник", отработанным до автоматизма движением забросил его через плечо и, прихватив запасной сдвоенный рожок, вышел из мужской спальни.

   Василий Данилович привычными движениями разжигал мангал у стены. Данилыч был престарелый раб из ныне вымершего народа вурусов, хотя себя почему-то называл Последним из могикан. Кто такие могикане, Сахмад не знал. Возможно, какое-то племя, некогда входившее в состав народа вурусов. На изможденное тело высокого старика был накинут полосатый халат, перевязанный оранжевым поясом. Длинные полуседые волосы его ниспадали на плечи.

   - Салям-алейкум, молодой хозяин! - приветствовал Василий Данилович особенно почтительно, чувствуя за собой вину.

   - Алейкум-салям, - буркнул Сахмад, кладя в сумку лепешку и баночку бекмеса - виноградного сока, выпаренного до густоты меда.

   - Куда это Аника-воин нынче собрался ни свет ни заря?

   - Надо, - по-мужски кратко отрезал Сахмад, мужчине не пристало болтать подобно женщине.

   В темном углу, на собачьем коврике, скрючив ноги, сидел бородатый дервиш в зеленой чалме хаджи*. <*Хаджи - паломник, совершивший "хадж" (путешествие) в Мекку. - Здесь и далее прим. автора>. Грязное полуголое тело странника прикрывал просторный плащ. Поясом ему служило простое вервие, означающее добровольную бедность. Множество пестрых заплат делали плащ похожим на лоскутное одеяло, каким Данилыч укрывался на ночь.

   - Салям, бек-джигит! - сказал дервиш. - Мир и благоденствие этому дому.

   - Салям, - сквозь зубы бросил мальчик, потому что обычай требовал вежливости.

   Завязывая киляк - заплечную сумку, Сахмад искоса глянул на Последнего из могикан, осуждающе покачал головой. Опять в доме сидит посторонний. Наверняка - попрошайка, вор и подлец. Любит Данилыч затаскивать в людскую всяких бродячих дервишей. Кормить чужаков хозяйскими "харчами" и слушать разные "байки". Василий Данилович опускал глаза долу, невнятно божился, пряча что-то за спиной, очевидно "брагу", весь извертелся, дожидаючись, когда уйдет молодой господин.

   - Ойе! - вздохнул дервиш, глядя на дно пустой чашки для гостей, которую держал в грязной руке. - Далека дорога бек-джигита, ой, далека... Жить долго будет, но одиноко. Ох, одиноко!..

   Данилыч усмехнулся:

   - А мне он нагадал, что могила моя будет "Ой, глубока! Ох, глубока!" Я ему говорю: станут стараться для меня, раба, глубокую могилу рыть. На аршин закопают и то спасибо...

   Сахмад понял, что дервиш выпрашивает подачку. Порылся в кармане и кинул бродяге мелкую монетку. Дервиш поймал монету, с благодарностью приложил к синяку под глазом.

   Сахмад вышел в общий коридор. Масленая лампа подслеповато его освещала. Мальчик надел свои новые кроссовки, только вчера купленные, невольно залюбовался ими. Какие они ладные да красивые. Отец не скупился на удобную обувь для сына, у которого от рождения правая нога была чуточку короче левой. Из-за этого дефекта получил он от детей кличку Тимур. Кличка была вовсе не обидной, наоборот, почетной. Сахмад откликался на нее с охотой и даже с тайной гордостью. Мальчик знал кое-что о Тимуре-Тамерлане, о допотопном великом воителе, эмире, владыке древней восточной империи.

   Теперь нужно было достать машинку из старой пыльной кладовой, где держали поганые ведра, тряпки для мытья полов и прочий хлам. Третьего дня Сахмад припрятал там свою находку, а теперь надо ее взять. Она очень пригодится для сегодняшнего дела. Кроме того, там же стояла его самокатная сумка, без которой ни один уважающий себя подземщик не выходит на дело.

   Мальчик благополучно достал свою ценную вещь, затолкал ее в кожаный мешок самокатной сумки, но, кладя следом за машинкой присоединенный к ней проводом шлем, оказался не совсем ловок - провод зацепил ведро, и оно загремело. И тут по коридору дунул сквознячок, пламя светильника качнулось, затрепетало - кто-то вышел из женской половины дома. Сахмад торопливо закрыл дверцы стенного шкафчика и шагнул в нишу, что была напротив, затаился, укрывшись за высокую китайскую вазу с отбитым горлышком. Он сделал это, сам того не желая, по привычке, как в детстве, когда играл с братьями и сестрами, покуда его, повзрослевшего, не перевели из детской на мужскую половину.

   Шаркающие шаги приближались и с ними нарастали сопутствующие звуки: сопение, тяжелое дыхание, утреннее покашливание и неясное бормотание. Это шла нянька Базия. Мальчик, как молодой волчонок, распознал её по запаху. Базию всегда сопровождал запах молока и птичьего двора. Сахмад нежно прижал к груди "Калашник", уперся носом в холодный его ствол. От него пахло мужчиной - ружейным маслом, металлом, порохом, дымом. Было бы смешно внезапно выскочить из укрытия и напугать Базию, чтобы она обмочилась со страху. Но делать это было уже не так безопасно, как восемь лет назад. Старая нянька теперь могла умереть от разрыва сердца. И сразу пред мысленным взором предстала мертвая сестра. Нарима будто спала на красном ушанском ковре, положив голову на бархатную, расшитую речным жемчугом подушку. Даже желтая чума не могла обезобразить черты ее прекрасного лица. (Данилыч сказал, что это "болезнь Боткина", но сделать ничего не мог, так как не был лекарем) "Ла илахе илаллах": "Во имя Аллаха милостивого, милосердного..."

   Нянька с кувшином в руках удалилась в сторону отхожего места. Сахмад одним мягким кошачьим прыжком метнулся к кладовке, так же бесшумно выкатил сумку-самокат, на цыпочках спустился с лестницы, придерживая на весу свою ношу, чтобы не гремела. Неслышно пробежав южным коридором, отворил входную дверь, выскользнул наружу.

   Это был обширный четырехугольный двор с садом и фонтанами, которые сейчас не работали из-за наступивших холодов предзимья. За фруктовыми деревьями со всех сторон вздымались высокие стены Большого Кремлевского Сарая**, главной резиденции эмира Московского - Ахмеда - III. <**сарай по-арабски означает дворец> Отец Сахмада служил у него векилем - смотрителем дворца, и потому их семья занимала несколько комнат во дворце на нижнем этаже. Сахмад хорошо помнил, как он, хроменький крошка, сумел-таки обмануть Базию и пробраться в покои самого эмира. С трудом вскарабкавшись по мраморной лестнице на второй этаж, он увидел за пилонами из коломенского желтого мрамора огромное полотно, запечатлевшее грандиозную битву древних народов. И еще одна картина поразила его, висевшая в первом аванзале, где человек с хитрым лицом татарина, переодетый в европейский костюм, что-то втолковывал собравшимся молодым людям. Тоже, наверное, как Данилыч, рассказывал байки. Данилыч же позже объяснил, что картина эта называется "Выступление В. И. Ленина на III съезде комсомола". Вскоре эти и другие картины продали шведам за большие деньги.

   В Георгиевском, громадном, как пустыня, зале, где золото и мрамор слепили глаза, Сахмада поймали. Он помнит, как вышел эмир. Дородный и величественный, в белом шелковом тюрбане с алмазными сверкающими нитями и огромным рубином. Малиновый парчовый халат эмира, пояс и кинжал усыпаны были драгоценными камнями.

   И еще помнится, какие добрые были у него глаза. И как ласково отнесся к малышу грозный властитель, который тогда еще не имел своего наследника. Так что прибежавший отец, с побелевшими губами и трясущимися руками, напрасно испугался. Все обошлось.

   Стражники в зелено-фиолетовой одежде беспрекословно выпустили Сахмада через секретную калитку, ведущую во внешний двор. Часовые окликнули его, он ответил условными словами. Все уважали и боялись отца Сахмада и выказывали не меньшее уважение его сыну, может быть пока не заслуживавшего этого. Как бы там ни было, мальчику нравилось чувствовать себя неофициальным хозяином Кремля.