Алексей Колентьев
Паутина вероятности
Who's deciding who's gonna die?..
Look at me.
I stand up right here...
And not one bullet!
Not one shot!
Why?!
How come they all had to die,
And I can stand right here?
I can stand right up,
And NOTHING happens to me!
James Jones «The Thin Red Line»[1]От автора
Автор выражает благодарность за помощь и поддержку:
Орлов Дмитрий (за терпение и помощь в процессе работы над книгой)
Юрчук А. (за консультации по некоторым практическим моментам). Всех тех, кого по их просьбе называть не могу, но не упомянутыми не оставлю: братья, от души вам всем спасибо. Будем живы. А также самых преданных читателей и помощников с СИ (Новиков Сергей, Танетов Пётр, Литвинов Павел, Высокий, Дмитрий «Хищник», МихалЫч и многие другие, простите, кого не упомянул, но не забыл).
Спасибо, друзья.
1.1
Земля уже почти не тряслась, на такой глубине вообще трудно расслышать какие либо звуки с поверхности. Странное видение наводило на мысли самого разного толка, но превалировали только тревожные и, как правило, дурацкие. Даже многолетняя привычка засыпать практически в любом месте и в любое время, если того требовали обстоятельства, не помогала. Беспокойство за Дашу, словно саднящий порез, не давало мне концентрироваться на более насущных проблемах. Жива ли она или погибла, а может быть захвачена с целью оказаться рычагом давления на меня или Лесника, видение не объясняло. В любом случае, пока ничего предпринять не получится. Посетивший меня морок — это всего лишь смутные образы, ничего конкретного не сообщающие и вряд ли им следует доверять безоглядно. Тем более эти картинки не причина для серьёзных прыжков на месте: выйдем на свежий воздух, сдадим груз заказчику, а там и будем решать, как поступить со столь туманными предупреждениями. Нужно собраться, иначе кончится всё ещё несколькими мумифицированными трупами на семидесятиметровой глубине и пары-тройки из них уж точно никто не хватится…
Почему-то вспомнилась одна из последних встреч с Ириной — бывшей женой. Мы тогда ютились в комнатке офицерской общаги, что было несомненной роскошью по местным меркам (мне как старожилу и ввиду семейного положения, лично комбриг, с большой помпой ключи от комнаты вручал). Свой угол был только у семейных офицеров и десятка контрактников из тех, что поприжимистее[2]. Я лично подновил оконные рамы, оклеил комнату обоями, побелил потолок и привёз большую мягкую тахту, вместо холостяцкой продавленной раскладушки, оставленной в казарме, и раздобыл почти новый, двухтумбовый, письменный стол. Всё это заняло две трети нашего «родового гнезда» и повернуться было решительно негде. Остальное пространство «отъел» под себя маленький холодильник «Север», шумевший в моменты включения подобно взлетающему сверхзвуковику. Телевизор я подвесил на самодельной сварной раме, прямо над холодильником — взятый в качестве доли с духовского каравана малазийский телевизор «SHARP», исправно ловил пару местных каналов, где по вечерам показывали ретранслированные из России новости и пару каких-то сериалов на русском языке. Остальное вообще разобрать было трудно: по-таджикски я объяснялся в весьма узких рамках и местной телетрескотни особо не понимал. Жена включала его, чтобы шёл хоть какой-то фон, создающий иллюзию цивилизации. Я её понимал — большую часть времени в расположении делать совершенно нечего, особенно если нет работы, на которую приезжих вообще не брали. Жёны местного комсостава приняли Ирину нормально. Она сама провела некую черту между собой и остальными женщинами нашего небольшого мирка, видимо подсознательно отторгая их образ жизни. Каждый день пребывания вдали от магазинов, кинотеатров и привычного круга подруг, да ещё в отсутствие телефона под рукой, били мою любимую женщину по нервам не хуже постоянных тревог на базе, когда разведчики в очередной раз «зевнут» духов, подбирающихся к базе на выстрел из винтовки или РПГ. Обычно, дальше мелких разрушений и выбитых стёкол не заходило, но были и убитые духовским снайпером зампотыл, и сгоревший дотла хозблок вместе с двумя солдатами-срочниками и поварихой из вольнонаёмных. Тогда выстрелом из «граника» зацепило газовые баллоны, а огонь и рухнувшие перекрытия заживо похоронили людей под обломками. Был и «замок» первой роты — старлей Сеня Нечаев, которому духовская пуля снесла полголовы…
Для жены, женщины сугубо городской, такие вот авралы и некая напряжённость, постоянно витающая в воздухе, были тяжёлым испытанием. Уже в бытность мою, в родном городе, когда окончательно решился вопрос по контракту, замечался этот тоскливый огонёк в её глазах. Несомненно, быт — это самое тяжкое испытание для взаимного чувства. Скандалы начались примерно через три месяца после приезда на базу и четыре с половиной года от начала нашей с ней совместной жизни. Начиналось, как водится, с разных мелочей, бурно перетекая в речи обличительного содержания, которые Ира была мастер произносить. Чаще всего я помалкивал — претензии носили смешной, абстрактный характер. И если бы дело касалось вещей вроде прибить гвоздь или починить кран в общей душевой, который постоянно подтекал, то я с лёгкостью бы устранил причину скандала. Но понятно было — недовольна жена тем, что поехала со мной в буквальном смысле на пресловутый «край земли». Чувства стали трещать по швам и спасали нашу маленькую лодочку от крушения о бытовые камни только мои частые отлучки по служебной необходимости. Но вечно бегать от финального разговора не получалось: на этот раз я понял, что терпению жены пришёл конец. Она стояла у окна, лицом к двери опершись руками о подоконник так, что солнце светило ей в спину, заставляя просвечивать лёгкое ситцевое платье в бледно-голубых незабудках, а короткие вьющиеся каштановые волосы вообще пылали как некий нимб вокруг загорелого, красивого лица.
— Антон, я так больше не могу. Всё! Уезжаю послезавтра — И с вызовом глянула прямо в душу, своими зелёными, «кошачьими» глазищами — С продуктовой машиной доберусь до города, а там в Душанбе на рейсовом автобусе…
Я снова промолчал, поставил свой потёртый АКМС с подствольником в угол, рядом с изголовьем тахты и неторопливо избавился от «разгрузки». Сдавать оружие у нас было не принято, в виду постоянного «военного положения», но жена никогда стреляющих железок и не боялась — в Сибири, особенно в наших краях, где тайга совсем рядом, кое-какой огнестрел есть почти в каждой семье. А её отец был поселковым участковым, жил в «барском» двухэтажном коттедже, где всякого такого добра было завались, а с учётом конфиската так и вообще хватило бы на пару отделений. С детства он учил старшую дочь стрелять, но особых успехов не добился — Ирина не любила, хотя относилась к той категории женщин, для которых ружьё — необходимое зло. Не страшное, но бесполезное железо, часть бессмысленных мужских забав.
Присел на край тахты, и взяла меня тоска от того, что всё пошло прахом. Удерживать я жену не собирался, понимая, что занятие это зряшное. Агония брака могла быть продлена ещё на пару месяцев и закончится тихим бегством супруги во время моей очередной отлучки на «боевые». Удерживать того, кто хочет уйти против его собственного желания, значило восстановить этого человека против себя ещё больше. Ничего уже поделать было нельзя, нужно отпустить… Я только вздохнул и, подхватив автомат, направился к двери.
— Что, даже сказать нечего?! — В голосе Ирины слышались звонкие истерические нотки, обида и толика вызова, слова понеслись мне вдогонку и напоминали по убийственной мощи пулемётную очередь.
— Пойду, попрошу место у Евстафьева. Борт идёт на Душанбе через два часа. Капитан мужик понимающий, думаю, не откажет… На машине долго, да и небезопасно, Ириша. На вертушке тебя подбросят до столицы. А там Евстафьев место на нашем военном борту и номер в гостинице организует, если сегодня на Москву рейса нет. Деньги сэкономишь…
— Ты дубина, Васильев! Бесчувственная стоеросовая дубина! Ничего менять не хочешь!..
— Бумаги на развод пришли потом, как приедешь. Я всё подпишу. Не злись на меня Ириша… Прости, если обидел… Чего менять-то? Кроме вот этого — Показал ей автомат, обернувшись на пороге — Я ничего не умею. В ментуру к твоему бате не пойду: через полгода выгонят или посадят. Ты же знаешь, хребет не гибкий. В тайгу промышлять? Так тоже как тут будет, а опасностей ни как не меньше, сама росла рядом со всем этим. Сломал я тебе жизнь, прости… Может быть, если завели детей, было бы иначе. Раз решила — езжай, деньги буду высылать регулярно. Одному мне здесь много не надо, а тебе на первое время нужнее будет.
Такого поворота жена не ожидала, поэтому молча, в прострации, начала аккуратно складывать вещи в почти уже собранный чемодан, демонстративно выставленный на стол. Потом вдруг плюхнулась прямо на пол и заплакала. Рыдать она никогда не умела, просто всхлипывала и судорожно вздыхая, вытирала слёзы крохотным платочком. Я вернулся от двери, положил оружие на тахту и встав на колени перед женой крепко обнял, прижав худенькое тело к себе, вдыхая горький аромат духов и знакомый запах родного тела любимой женщины. Она не вырывалась, а лишь доверчиво уткнулась мокрым от слёз лицом кута-то в район моей шеи. Так мы простояли почти пять минут. Потом я вышел, мягко отстранив притихшую Ирину, и пошёл договариваться с капитаном Евстафьевым, на которого повесили все снабженческие функции, пока новый зампотыл ещё не прибыл в расположение бригады. Да оно и понятно: подстрелить могут каждую секунду, условия службы почти на грани спартанских, вот никто особо и не рвался…